и почему». Эдвардса нельзя обвинить в том, что он пытался манипулировать чувствами людей. Для него его слушатели были разумными созданиями, и чувства в сердцах он пробуждал только светом истины.
Именно поэтому Эдвардс учил, что «для служителей церкви будет весьма полезно научиться ясно и разборчиво объяснять учения Библии, раскрывать смысл трудных доктрин, убеждать силой доводов и аргументов, придерживаться простых и понятных методов и порядка в рассуждениях, чтобы легко усвоить и запомнить Слово»[71]. Таким образом, проповедь должна просвещать разум слушателей святой истиной. Почти 250 лет тому назад Бог пробудил Новую Англию удивительным сочетанием: теплом и светом, пламенем и сиянием, разумом и сердцем, учением и чувствами. А разве сегодня Бог не может использовать это сочетание для просвещения разума и зажигания сердец?
Я всегда говорю, что хорошая проповедь
Общаясь с молодыми проповедниками, я неизменно даю им один и тот же совет: «Цитируйте Писание! Цитируйте Писание! Снова и снова говорите прихожанам слова из Библии! Показывайте им, откуда вы черпаете свои мысли». Большинство людей с трудом видят связи между предложениями и словами, которые так очевидны нам, проповедникам. Им необходимо постоянно, снова и снова цитировать Писание. Эдвардс затрачивал огромные усилия на то, чтобы только выписать отрывки, которые подтверждали основные мысли проповеди. Он читал стих за стихом, дабы пролить свет на обсуждаемую тему. В понимании Эдвардса, текст Библии подобен «лучу света, исходящего от солнца праведности. Слова праведности — свет, просвещающий разум служителя, и свет, которым он освещает слушателей. Слова Писания — огонь, зажигающий сердца»[72].
Однажды Эдвардс, вспоминая свои ранние годы работы пастором, написал о радости, которую он испытывал при изучении Писания: «Когда я читал его, часто случалось, что каждое слово касалось моего сердца. Они были так созвучны моему сердцу, эти сладостные и сильные слова! Казалось, что из каждого предложения вырывался свет и влага, освежающая душу, да так, что я буквально не мог отвести глаз от этого стиха. Подолгу задерживаясь на каждом предложении, я видел неожиданные богатства, сокрытые в нем, почти каждый абзац изобиловал чудесами»[73]. Можно только удивляться его глубоким познаниям Слова, не считая того, что он к тому же очень близко знаком с лучшими достижениями богословия, этики и философии своего времени. Будучи студентом, он написал: «
Размышляя над стихом, он обычно записывал сотни мыслей, хватался за любую нить и следовал за ней, пока мог. «В своих исследованиях Слова еще с самого начала служения я придерживался следующего метода: записывать и применять в своей жизни и таким образом углубляться в познание любой детали. Я хватался за любую мысль, которая могла прийти мне в голову при чтении, размышлении, разговоре. Я хватался за любую мысль, которая обещала пролить свет на важный вопрос» [75]. Его перо стало глазом, проникающим в смысл Писания. Подобно Джону Кальвину, Эдвардс учился, когда писал, и писал, когда учился. (Кальвин высказал эту мысль во введении к своей книге «Наставление в христианской вере».) Сравнивая наши методы работы над Словом Божьим с методами, которыми пользовался Эдвардс, можно обнаружить, что мы крайне поверхностны.
Читать Эдвардса означает читать Библию глазами того, кто глубоко понимал ее и чувствовал всем своим сердцем. Его проповеди были насыщены Писанием. Таковыми должны быть и наши. Давайте последуем совету Эдвардса: «Хорошо знайте богословие, внимательно ознакомьтесь с письменным Словом Бога, будьте сильными в познании Писания»[76].
Опыт и Писание подсказывают, что сердце людей хорошо понимает язык живых образов, восхищающих воображение, а не язык абстрактных мыслей. Эдвардс, конечно, был метафизиком и философом высшего ранга. Он верил в важность теории, однако хорошо понимал, что цель его проповеди — пробудить новые чувства. Поэтому Эдвардс прилагал немалые усилия, чтобы нарисовать перед глазами слушателей картину славы Небес — их красоту, и муки ада — его невыносимый ужас. В его проповеди абстрактное богословие и учение облекались в форму обычных жизненных событий и житейского опыта.
Серино Дуайт писал, что «тем, кто был обращен к Христу через труды Эдвардса, не нужно объяснять, что все его работы, хотя и в высшей степени метафизические, были богаты иллюстрациями; его проповеди изобилуют различного рода образцами, оставляющими долгое, неизгладимое впечатление»[77].
В своей самой знаменитой проповеди «Грешники в руках разгневанного Бога» Эдвардс обращается к следующему стиху из Писания: «Он топчет точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя» (Отк. 19:15). Эдвардс говорил: «От этих слов у меня мурашки по коже. Если бы там было только сказано просто „гнев Бога“, то уже в душе — парализующий страх. Но там сказано „ярость и гнев Бога“. Ярость! Ярость Иеговы! Как это ужасно! Можно ли передать словами или осознать, что стоит за этим?»[78]
Эдвардс бросает нам, проповедникам Слова Божьего, вызов. Кто из нас может найти такие образы и сравнения, чтобы произвести в душах людей глубокие переживания, когда мы говорим им о действительности существования ада и Небес? Мы не посмеем отвергать образы ада, воссозданные Эдвардсом, равно как не посмеем отвергать Библию, ибо, по его собственному мнению, с которым я вполне согласен, он только нащупал такие сравнения и примеры, которые хотя бы отдаленно смогли передать ужас и страх слов «точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя».
Сегодня же мы делаем все наоборот. Мы крайне многословны, рассказывая об ужасе ада, но при этом удаляем людей от библейского откровения настолько далеко, насколько это возможно. Отчасти именно по-этому так жалки наши попытки показать притягательность Небес и восхитительный блеск Его славы. Будет лучше, если мы, разделив поприще с Эдвардсом, обратимся к поискам образов, примеров и сравнений, оставляющих глубокий след в душах наших прихожан. Эдвардс прибегал к сравнениям, не только когда говорил об аде и Небесах. Он использовал аналогию со скальпелем хирурга, чтобы объяснить некоторые виды проповедей. Он использовал сравнение с человеческим эмбрионом и эмбрионом животного, чтобы показать принципиальную разницу между невозрожденным грешником и рожденным от Духа верующим, обладающим теперь новыми, святыми чувствами. Он сравнил чистое сердце и оставшиеся в нем нечистоты с мехами молодого вина, в котором тоже есть осадок. Он представлял святость сердца в виде сада Бога, в котором растут различные прекрасные цветы. Его проповеди изобиловали подобными сравнениями. И все это служило одной цели — высветить истину, сделать ее доступной пониманию и вызвать в сердцах святые чувства.
Эдвардс ясно представлял себе ад. Но еще лучше он представлял себе Небеса. Когда я вспоминаю свои последние годы учебы в университете, то перед моими глазами живо возникает картина: я и моя жена Ноуэл, сидя на диване, вместе читаем одну из проповедей Эдвардса, «Небеса — это мир любви». Величественная картина! Я уверен, что если бы мы, проповедники, сегодня смогли бы нарисовать в воображении прихожан подобные великие картины славы, страстно желая познать Бога, как это делал Эдвардс, то обязательно наступило бы новое возрождение церквей.
Те, кто умещает в своих сердцах Небеса, более всех содрогаются от ужасов ада. «Это учение ужасно и странно, но оно от Бога»[79]. Поэтому для Эдвардса угрозы Иисуса были особым проявлением любви. «Кто скажет: „безумный“, подлежит геене огненной» (Мф. 5:22). «Лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну» (Мф. 5:30). «Бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне» (Мф. 10:28). Эдвардс мог молчать там, где говорил Иисус. Геена ожидает каждого, кто не обратится к Богу. Любовь предупреждает их угрозами Господа.
