Так может быть, лучше довольствоваться ровным теплом домашнего очага? Конечно, она не настолько глупа, чтобы думать, что достаточно ей щелкнуть пальцами, как Фрэнсис влюбиться в нее. Если у них неплохо получается на работе и в кухне, то, может быть, получится и в остальном?
Почему бы и нет.
В любом случае если предлагают на выбор половину яблока или ничего, возьми половинку и будь доволен.
Никто не говорит о том, что нужно опустить планку. Шеннон согласилась на брак по расчету, основанный на взаимном уважении и верности, потому что уже не надеялась на любовь. Но теперь…
Пусть любовь будет односторонней. В их договоре не было пункта, предусматривающего наличие этого чувства, поэтому с ее стороны несправедливо даже надеяться на то, что Фрэнсис когда-либо полюбит ее. Но никто не запрещал ей любить его и вести себя соответственно.
Фрэнсис говорил, что рано или поздно она захочет физической близости. Он был одновременно и прав, и не прав, потому что Шеннон действительно хотела этой близости, но только с ним.
Фрэнсис через плечо оглянулся на Шеннон.
— Я что-то никак не найду вилки. Если тебя не затруднит…
Он не договорил, потому что увидел в ее глазах нечто, заставившее его забыть о вилках, а заодно и о ножах, тарелках, о лососе под лимонным соусом и о многом другом.
Ее потянуло к Фрэнсису так, словно он был магнитом, а она стальным шариком. Пальцы коснулись белой накрахмаленной рубашки, под которой ощущалось тепло мужского тела. Всего десять крошечных точек контакта, но Шеннон показалось, что они уже сплавились в единое целое.
Она подняла голову.
— Поцелуй меня.
— За нами кто-то наблюдает?
Шеннон улыбнулась.
— Нет. Просто поцелуй меня.
— Что с тобой? — Голос Фрэнсиса прозвучал хрипло и незнакомо. — У нас…
— Ты сказал, что если я пожелаю изменить правила, то должна уведомить тебя об этом. — Она обняла его за шею и притянула к себе. — Так вот, я их меняю.
Каждый раз, когда Фрэнсис целовал ее прежде, им кто-то мешал — то Джейсон в аэропорту, то толпа гостей на свадьбе, — но даже и тогда его поцелуи давали Шеннон основание предположить, что Фрэнсис не новичок в этом аспекте любовного искусства. Даже тогда он пробуждал в ней томление желания, от которого ее бросало в жар, ноги становились ватными, а мир таял в дымке пробуждающейся страсти.
Теперь Шеннон могла позволить себе все, сделать рискованный шаг к краю пропасти, чтобы заглянуть в нее, оценить ее манящую бездонность, испытать восторг падения.
То, что она почувствовала, было чудом. Наверное, если бы ей удалось сконцентрироваться, нашлись бы другие, более точные и выразительные слова. Но сосредоточиться на анализе ощущений не получалось, впрочем, Шеннон и не старалась. Не хотела. Мир перестал существовать, остались только Фрэнсис и она. Из органов чувств лишь вкус и осязание сохранили способность функционировать, и, надо отдать должное, они работали в режиме перегрузки.
Она не пыталась удержать Фрэнсиса, когда он отстранился. В глазах прояснилось, и Шеннон увидела звезды: яркие, сияющие звезды в его расширившихся зрачках.
— Что ты делаешь со мной?
— Я тебя соблазняю.
— У тебя это отлично получается.
Шеннон улыбнулась.
— Если так, то, думаю, ужин немного подождет.
— В твою комнату или в мою?
— В нашу.
Фрэнсис знал, что наибольшая опасность исходит от Шеннон, когда она улыбается. Но одно лишь знание не могло защитить от угрозы, таящейся в соблазнительной улыбке, мужчина просто беспомощен против такого вида оружия, тем более что в данном случае его убийственная сила дополнялась воздействием теплого гибкого тела, мягких, многообещающих поцелуев и приглашений, о которых можно только мечтать.
Он сам не понимал, почему должен противостоять натиску Шеннон, но все же попытался держать оборону, вслушиваться в предостережение внутреннего голоса.
Почему она передумала вот так, сразу? Не далее как вчера она обвинила тебя в похотливости и заявила, что не намерена менять правила. Теперь же прямо-таки вешается тебе на шею. С чего бы это?
Очевидно, решил Фрэнсис, она вспомнила о том, чего себя лишила, я пробудил в ней жажду секса.
Или же дело в чем-то другом? О чем отец и дочь говорили накануне вечером? Что сказал ей Патрик? Шеннон ни словом не упомянула об этом. А я не спросил, вспомнил Фрэнсис. Не спросил, потому что помешали эти дурацкие коробки? Но почему промолчала она? Потому что обдумывала совет отца?
Нет, вряд ли. Вероятнее всего, Патрик прекрасно понимал, что происходит. Но, будучи человеком мудрым, воздерживался от прямого вмешательства в их отношения, предоставляя им возможность разобраться во всем самим.
Мысль о Патрике заставила Фрэнсиса вспомнить о Джейсоне Крамере. Несомненно, Шеннон до сих пор убеждена, что он именно тот единственный мужчина, который достоин ее любви. Если так, то при чем тут Фрэнсис? Рассматривает ли она его в качестве удобной замены, дублера, призванного удовлетворить ее физиологические потребности? Приглашая его в свою постель, точнее заманивая туда, будет ли она представлять на его месте Джейсона?
Что ж, дорогая, подумал Фрэнсис, ты можешь притворяться, что рядом с тобой Джейсон, но из этого ничего не получится.
Он толкнул дверь в спальню и шагнул к кровати.
Ты решила получить свое, а я получу свое, и мы еще посмотрим, чей кусок будет больше и вкуснее.
Его пассивность сначала вызвала у Шеннон легкое недовольство и даже какое-то подобие страха. Почему Фрэнсис сопротивляется? Начать с того, что идея допустить в их отношения секс принадлежит именно ему. Что такое произошло за последние двадцать четыре часа, что заставило его передумать?
Она не успела ничего придумать, потому что Фрэнсис, очевидно приняв решение, внезапно перешел в контрнаступление и перехватил инициативу.
Подняв ее на руки, он вышел в холл и направился к своей спальне.
— Ничего не имею против того, чтобы заниматься любовью в кухне, но всему свое время, а сегодня нам спешить некуда.
Шеннон хотела спросить, знает ли он другие подходящие для таких занятий места, но в этот момент Фрэнсис опустил ее на кровать и поцеловал так, что она забыла обо всем на свете.
К этому времени они оба уже дрожали от возбуждения и, торопясь вопреки высказанному Фрэнсисом намерению утолить желание, не стали тратить время на пустяки. Прелюдии были ни к чему.
Шеннон так и не успела толком понять, как все случилось, да, впрочем, и не смогла бы, наверное, дать объективную оценку тому, что произошло. Она лишь знала, что сначала Фрэнсис довел ее до безумия, потом вознес на пик наслаждения, откуда они оба, пресыщенные и удовлетворенные, медленно скатились в полузабытье.
— Отец был бы доволен, — пробормотала Шеннон, закрывая глаза.
— Ты думаешь о нем?
— Нет. — Она зевнула и перекатилась на бок, уткнувшись ему в плечо. — Я думаю о тебе.
— Это уже лучше. И что ты думаешь?
Шеннон вздохнула.
