XXI
Петро вошел — и остановился. Привычка. Взгляд мгновенно охватил пространство храма — и понизу, и строительные леса. Никого. Кроме мужика, который лежит навзничь посреди храма. Живой — это сразу видать. Странное место для отдыха. Вот подойдешь к такому метров на пятьдесять, а он вдруг сядет — и в упор из «калаша». Бывало всякое, на войне затейников хватает. На войне дураки долго не живут.
Петро отошел в сторону, к колонне, и стал на нее мочиться. Если это засада — пусть она достанется Илье. Толку от него уже не много, больше мороки. Хорошо бы, чтоб схватил сейчас пулю. А то ведь придется сделать это самому: овощ созрел. Как говорят в кино: ничего личного. Убил — и забыл. И все-таки, если его пристрелят вот так, в деле, тогда и мыслей у ребят не будет никаких. Естественное — оно самое лучшее. Естественное — это судьба; тут и говорить не о чем.
Лилось хорошо, в паху легчало. Петро смотрел, как моча стекает по колонне, как она расплывается обильной лужей по мрамору, проявляя скрытый пылью рисунок, — и слушал. Вот Илья прошел половину расстояния… подходит… Жаль. Всегда одно и то же: ждешь, надеешься на случай, а потом приходится все делать самому…
Илья еще с порога понял, кто лежит посреди храма. Не разглядел (хотя в храме было светло, свет был не обычный, особенный, словно в воздухе плавала тончайшая золотая пыль, от этого все предметы потеряли плотность, все четкие линии исчезли; impression, подумал Илья, сюда бы Ренуара или Моне…), именно понял. Почувствовал. Все эти месяцы Илья старался не думать о Строителе, гнал возникающие в душевной пустоте мысли о нем. Но этот старик жил в Илье, они занимали пространство одного тела, как жильцы — коммунальную квартиру (общая кухня, общая прихожая, общий туалет), поэтому, даже если ты не разговариваешь с соседом, время от времени ты сталкиваешься с ним.
Илья остановился возле босых натоптанных ног Строителя. Старик был изможден донельзя, пепельная кожа обтягивала кости большого лица, закрытые глаза провалились в иссиня-черные ямы. Что Маша нашла в нем? Почему именно от него захотела ребенка? Ведь она — моя половина, моя, это несомненно. Ведь только с ней я стал самим собой, стал настоящим. Только с ней я наконец-то смог жить с собою в мире. Потому что, слившись с ней, я обрел равновесие… И ведь она тоже была счастлива со мной. Это было видно. Она столько раз говорила мне об этом. Правда, ребенка от меня не хотела. А от этого старика понесла сразу. Значит, в нем есть нечто, чего ей недоставало? И когда она это получила, она ощутила себя женщиной, ощутила в себе неудержимое женское предназначение? Ощутила себя полной…
Илья опять окинул взглядом старика. Не представляю! не представляю, как это можно любить. Я готов поверить, что он — святой, готов поверить, что силой духа и целеустремленностью он в сотни раз превосходит меня. Не зря же его выбрал Господь. Но любить… Ведь для этого… для этого…
Мысли Ильи стали рваться (сил не осталось думать; сил вообще ни на что не осталось; я превращаюсь в растение, подумал Илья; я еще могу чувствовать, но осознать эти чувства, превратить их в мысли…), — и тут старик открыл глаза. Илья видел, что старик его узнал, но это узнавание ничего не шевельнуло в нем. Даже не напомнило о Маше. Я для него всего лишь информация, понял Илья. Он принял информацию к сведению и не впустил дальше лобных долей мозга. Мне никогда не найдется места в его сердце. Я для него не существую.
— Нужна помощь? — спросил Илья.
Вопрос повис в воздухе. Он был, как шарик: слишком мало собственной массы, чтобы попасть по адресу. Шарик уже уплывал прочь, когда смысл вопроса дошел до сознания Н. Небольшое усилие — и шарик возвратился. Вопрос был непростой. Конечно, помощь нужна, признал Н. Но если ее принять… Дело не в том, что жилы рвал. Я знал, что должен сделать это сам — вот и все. И то, что на стройке не оказалось людей, что все куда-то делись, только подтверждает мою правоту: Господь убрал всех, чтобы на последних метрах я не смалодушничал, чтобы исполнил все так, как Он задумал. Задумал ради меня, ради моей души. Ради спасения моей души, уточнил Н.
Но искушение не исчезло, оно все еще было здесь. Кажется, в Евангелиях упомянут какой-то мужик, который, когда Христос совсем изнемог, подставил свое плечо и помог дотащить крест, припомнилось Н. Что-то в этом роде… Но даже если так, если даже так оно и было, разве это избавит меня от мысли, что может быть я всю жизнь шел именно к этому действию, всю жизнь готовился к нему, — и вот в последний момент…
Н сел. Это получилось неожиданно легко. Вот посижу немножко — и встану, решил он. Поглядел через плечо. До солеи было совсем близко — так это теперь ему представлялось.
Откуда-то возник Искендер, присел рядом на корточки.
— Что с вами, шеф? Да на вас лица нет!.. — Искендер только теперь обратил внимание на крест. — Боже! И эту штуку вы один тащили от самого дома?..
Возле Ильи теперь стояли еще несколько человек. Н даже не пытался их разглядеть. На уровне его лица были только их автоматы и поясные ремни, увешанные воинским железом.
— Он нам нужен, Искендер? — Голос жесткий, плоский, исключающий психологические глубины. Голосдействие.
— Полагаю, мы и без него управимся.
— Тогда кончай базар. Веди.
— Да ты погляди, Петро, в каком он состоянии!.. — Судя по интонации, Искендера не впечатлила жесткость этого Петра. — Командир, — сказал он, — что у тебя во фляжке?
— Вода. — Это голос Ильи.
— Ну дай хоть воду… — Фляга возникла перед лицом Н, вода была теплая и в первый момент не принесла облегчения. Искендер это понял. — Ребята, у кого есть что-нибудь покрепче?
— С каких пор, Искендер, ты не выполняешь приказы? — Жесткий голос окрасился нехорошей эмоцией. — Повторяю: веди.
— Это Строитель. — Голос Ильи тоже изменился: по-прежнему бесцветный, он отвердел противодействием.
— Да хоть слесарь-сантехник, хоть сам дьявол! Сделаем дело, тогда и вытирайте ему сопли…
Н все-таки поднял голову и разглядел его лицо. Палач. Такая у него работа, такова его функция. Человек, который живет без души — и не знает об этом. И не задумывается об этом. Оно ему не надо. Впрочем, если у него нет души, — какой же он человек? Это нечто иное…
Зрение, слух, обоняние уже вернулись к Н, но думать он пока не мог. Пожалуй — и незачем.
— В самом деле, Искендер… — Это опять Илья.
— Ванька! И ты, Кочерга: привяжите его… ну хотя бы к колонне, чтоб под ногами не путался. — В голосе палача ничто не выдавало удовлетворения оттого, что он взял верх. Ведь иначе и быть не могло.
Сидеть было трудно, и Н опять опустился на спину. И закрыл глаза. Вот отдохну еще немного… На душе было светло. С крестом хорошо вышло, просто замечательно. Если бы крест принесли рабочие — что бы мне от этого досталось? Да ничего! А так — это мое. Мое навсегда. Смог! Все-таки смог… Правда, еще чуть-чуть не дотащил, но уж с этим-то я справлюсь, прямо сейчас и справлюсь. Такие вещи нужно доводить до конца, иначе потом всю жизнь будешь жалеть: оставалось несколько метров — и смалодушничал. Ну уж нет! — удовольствие себе не испорчу… Но устанавливать крест сегодня не буду. Во-первых, не смогу. Я всю жизнь был реалистом, и сейчас реально оцениваю свои силы. Не смогу… А во-вторых, это вовсе и не обязательно. Ведь главное — то, в чем весь смысл, — я исполню до конца. А установить крест — это совсем иное действие. Я бы даже сказал — техническое. Тут можно согласиться на помощь пейзан. Но конечно и сам поучаствую; в этом что-то есть. Я сейчас не могу назвать — что именно, но я помню, что я знал это, и знаю, что такого случая нельзя пропускать…
Какие-то двое ходили возле, что-то искали, но найти не могли, и оттого чертыхались.
— Послушай, Ванька! — В неожиданно громком голосе было радостное возбуждение. — А что, если мы его пришпилим?
