………………………………………………………………..
(I, 66)
Непосредственным комментарием к “Полярной швее” служат строки “Завязывалась (в 1915 году было: “Брала начало…”) ночь портних / (Иных и настоящих)”. И Полярная швея (“иная”), и “настоящие портнихи” разрешают вечный гамлетовский вопрос: “…Быть ему / Или не быть ему?”. Поэт сам отождествлял себя с шекспировским героем, но не в этом дело. Здесь кроется текстуальный подвох. Казалось бы, речь идет о будущем, которое и есть причастие будущего времени глагола быть. И ему, “грядущему”, – быть. Но перед словом “грядущему” стоит запятая, которая была в сб. “Поверх барьеров” и улетучилась из последующих публикаций. И это не будущее время, а грядущий Хам. Это не Гамлет (Hamlet), а Хам, навязчивый Ветчинкин “Доктора Живаго”. Прекрасное тело стало пустым собранием кусков человеческого мяса, антропологической ветчиной. Вслед за Д.С.Мережковским и его статьей “Грядущий Хам” в самой атмосфере эпохи “видимо- невидимо” таких прорицательниц-“макбетовых ведьм”, сулящих кровь и погибель. Как и Гете, тщетно пытавшийся ввести в идеальные рамки духовные силы Французской революции, возвысив их до уровня и форм своего величественного стиля, Пастернак все более чувствовал, что русская революция насильственно и неумолимо вторгается в жизнь.
IV
Роман Владимира Набокова “Истинная жизнь Себастьяна Найта” начинается с указания того дня – тридцать первого декабря 1899 года, – когда родился герой, чтобы, как будто следуя мандельштамовскому призыву, – собою “склеить двух столетий позвонки”. Дневниковая запись его рождения произведена старой русской дамой, пожелавшей остаться инкогнито, но повествователь, завороженный звучанием ее имени, раскрывает секрет: “Звали ее и зовут Ольга Олеговна Орлова, – матрешечная аллитерация, которую жаль было бы оставить втуне”. “Истинная жизнь Себастьяна Найта” – первый набоковский текст, написанный по- английски в 1938-39 гг., еще до переезда в Америку. То, что разные переводчики передают словами “матрешечная”, “оологическая”, “яйцеподобная” аллитерация, в подлиннике звучало как egg-like alliteration – “иглайк аллитерейшн”. Три “О”, бесспорно, яйцеподобны. Но тройное – Ольга Олеговна Еаgle (Орлова) – это, действительно, аллитерация иглы. На кончике такой иглы, спрятанной в яйце, – была некогда разгадка кащеева бессмертия.
Но эта игла не способна к записи и воспроизведению истинного бытия вещей: “Сухой отчет ее (Ольги Орловой – Г.А., В.М.) вряд ли способен сделать зримой для не повидавшего света читателя всю подразумеваемую прелесть описанного ею зимнего петербургского дня – чистую роскошь безоблачного неба, созданного не для согревания тела, но единственно для услаждения глаза; сверкание санных следов на убитом снегу просторных улиц с рыжеватым тоном промежду, рождаемым жирной смесью конского навоза; яркоцветную связку воздушных шаров, которыми торгует на улице облаченный в фартук лотошник; мягкое скругление купола, с позолотой, тускнеющей под опушкой морозной пыли; березы городского сада, у которых каждый тончайший сучок обведен белизной; звон и скрежет зимней езды… а кстати, какое странное чувство испытываешь, глядя на старую почтовую карточку (вроде той, что я поставил себе на стол, чтобы ненадолго занять память-дитя) и вспоминая, как наобум, где и когда придется, заворачивали русские экипажи, так что вместо нынешнего прямого и стесненного уличного потока видишь – на этой подкрашенной фотографии – улицу шириной в сон, всю в скособоченных дрожках под небывало синими небесами, которые там, непроизвольно заливаются румянцем мнемонической пошлости”.
И градусниковая запись Орловой, и крашенная фотография с перспективой Невского проспекта – свидетельства ложного самопознания и мнемонической пошлости. Слепая ласточка памяти возвращается в чертог теней. Возвращение зимнего петербургского дня возможно лишь на каких-то иных основаниях. В каком-то смысле прошлое еще не случилось, оно закупорено непережитостью и ему надо дать возможность действительно случиться. Необходимо высвободить прошлое. “Их надо выстрадать, и дать им отойти…”, – говорил Анненский о воспоминаниях. Из “Божественной комедии” Данте:
Под тайным знаком русской Адмиралтейской иглы, как под скрытым эпиграфическим рулем, пройдет длинный путь набоковского английского романа, отделяя подлинную память от ложной, пошлость – от истинного творчества. В окончательном поиске Себастьяна Найта найти себя. Этот старый философский артикул “внутрь обращенным узором звуковой ткани” (Вяч.Иванов) и начертан на имени главного героя – познать самого себя, Себя Найти.
Об искажающих механизмах памяти и истинных путях саморазумения и написан рассказ Набокова
