'Тут совсем околеешь! Нет, не утерплю я: пойду как-нибудь на этот рынок'.
Вошла хозяйка.
- Ну, што, белоручка?
- Ох, не могу!
- Вижу я, ты очень нежного воспитания. Вон у баб тоже животы болели, да они пошли продаваться.
- Пойду и я. Далеко рынок-то этот?
- Ты бы еще до вечера пролежала: гляди, где солнце-то! А до рынка-то, пожалуй, часа полтора будет ходьбы… Што, у тебя, видно, много денег-то?
- Марья Ивановна… Напрасно ты обижаешь меня. Бог с тобой! Виновата ли я, что пища у вас здесь нехорошая?
- Э-э! Ко всему надо привыкать. Подмети-ка лучше избу-то, чем так сидеть.
И Марья Ивановна принесла из своей кухни метлу.
Пелагея Прохоровна начала мести, но хозяйка, посмотрев на нее, с сердцем выхватила метлу и сказала:
- Я так и поняла, что ты белоручка! А тоже хочет в людях жить. Поди ложись лучше на свое место.
Пелагея Прохоровна не стала возражать и легла. Хозяйка тщательно вымела пол, спрыснула его водой и опять вымела. После этой операции она сходила за кипятком, который принесла в большом медном, почти черном чайнике, и уселась в избе пить кофе, севши за стол на маленькую скамеечку, которую она притащила из кухни.
- Хочешь кофею? - спросила она Пелагею Прохоровну.
- Покорно благодарю; я его отродясь не пивала.
- Ты выпей, легче будет.
- Нет, не хочу я этого пойла.
- А здесь ты должна привыкать ко всему. Если ты поступишь в кухарки или прачки, тебе будут давать кофею. Куда хочешь девай; таково уж здесь положенье.
Пелагея Прохоровна попросила Марью Ивановну разъяснить ей, что значит ходить на Никольский рынок продаваться. Марья Ивановна, находясь в хорошем настроении и имея свободное время, объяснила подробно этот вопрос. В чем дело - читатели скоро узнают.
Солнышко манит на улицу; в избе душно, несмотря даже и на то, что Марья Ивановна отперла дверь в сени; без дела скучно. Вошла Пелагея Прохоровна во двор, присела на крылечко, солнце так и палит, как из печи; во дворе душно, тяжело дышится, в горле першит.
'Нет, у нас не в пример лучше. У нас если жарко - окно отворим, и ничем не пахнет. А если на улице жарко, схоронимся куда-нибудь в сторону; здесь и схорониться некуда, и пахнет нехорошо, и в горле першит!' - думала Пелагея Прохоровна и ушла в избу.
Марья Ивановна, моя чашку, напевала духовные песни. После этого она не торопясь оделась в своей кухне.
- Ты никуда не пойдешь? - спросила она Пелагею Прохоровну.
- Куда я пойду? Кабы я в силах!
- Ну, так запрись на крючок, а я пойду на железную дорогу.
- Зачем?
- Надо мужиков зазвать.
- И ты каждый день так ходишь?
- Как же! Под лежачий камень вода не побежит, говорит пословица.
И Марья Ивановна вышла.
'Какая она добрая и старательная. Вот бы мне до такой жизни дожить!'
Но Пелагея Прохоровна не понимала того, как нелегко Марье Ивановне достаются медные гривны. Она не знала того, что если Марья Ивановна не пойдет сегодня на железную дорогу да не будет там, по приезде поезда, заманивать честным и нечестным образом приезжающих крестьян, то с железной дороги к ней придет разве или уже останавливавшийся у нее, или заблудившийся, случайно забредший сюда горемыка; а на этих людей, что ночевали сегодня, надежда плохая, потому что половина из них, может быть, поступит на места, а другая половина разбредется по другим постоялым дворам, которые ближе к Сенной площади.
Пришла Марья Ивановна и привела с собой пятнадцать мужчин и шесть женщин. Мужчины и женщины галдили; но на лице Марьи Ивановны выражалось неудовольствие. И немудрено: сегодня ей меньше вчерашнего пришлось набрать народа.
- Никто не бывал? - спросила она сердито Пелагею Прохоровну.
- Нет.
- Вот што: ты бы шла в другое место, - сказала она шепотом на ухо Пелагее Прохоровне.
- Зачем?
- Кто те знает, какая у тебя болезнь? Может, холера.
Пелагея Прохоровна побледнела. Хозяйка ушла. Женщины стали знакомиться с Пелагеей Прохоровной. Из них две бывали в Петербурге и утешили Пелагею Прохоровну тем, что, может, к завтрему болезнь пройдет. Они думали так потому, что в Петербурге с непривычки почти у всех баб бывает эта болезнь в первый день по приезде, если только они напьются питерской воды или поедят чего-нибудь соленого.
В избе происходило то же самое, что и вчера: мужчины и женщины сидели отдельно; мужчины курили, выходили, приходили навеселе; женщины от скуки часто ели или черный хлеб, или булки, у одной даже оказался розанчик. К вечеру все женщины переговорили между собой много, успели раза два поссориться; мужчины успели к вечеру выпить - кто по косушке, кто по две косушки - и накурили, как вчера. К одиннадцати часам уснули все, кроме Пелагеи Прохоровны, которая, лежа в углу, вертелась с боку на бок, что ужасно беспокоило добрую Марью Ивановну.
- Ты не спишь? - спросила она тихонько Пелагею Прохоровну, подойдя к ней.
- Нет.
Хозяйка вышла из избы и немного погодя привела городового.
- Ну, што ж я сделаю? - ворчал сквозь зубы городовой.
- Отправь ее в больницу.
- Не могу. Ведь у нее нет адресного билета?
- Один паспорт.
- Ну, значит, без адресного и днем в больницу не примут.
- Што же делать? А если у нее холера?
- Если будет худо, завтра объяви в квартале. Тогда посмотрим.
- Боже ты мой! Вот наказанье-то!
Городовой вышел. Хозяйка ушла в свою кухню, села на кровать и задумалась.
- Слышите, ребята, - холера! - проговорил один крестьянин.
- Што ты врешь! - сказал другой, проснувшийся от слова 'холера'.
- Ей-богу! Сейчас полиция приходила и объявила хозяйке, што если помрут мужики - объявить.
- Господь с нами! Да где ж эта холера! - говорили проснувшиеся крестьяне.
- Што вы его, дурака, слушаете! Он нализался вчера и бредит.
- Своими ушами слышал - провалиться!
- То-то, вчера едва на ногах держался! Спал бы лучше, а не мутил народ.
Женщины тоже проснулись, слышали весь этот разговор, и струсили не на шутку, но больше всех трусили Пелагея Прохоровна и хозяйка: первая трусила не потому, чтобы боялась холеры или смерти, - нет: она боялась, чтобы женщины не подумали, что холера с ней, и тогда ей не попасть завтра на Никольский рынок, что ее, пожалуй, в самом деле свезут в полицию, тогда как с ней просто слабость, маленькая головная боль и бессонница, а живот перестал болеть с тех пор, как она выпила осьмушку перцовки вечером; хозяйка, по простоте своей, думала, что с Мокроносовой действительно холера. А умри-ка у нее кто-нибудь, хлопот и возни не оберешься.
Женщины не могли уснуть до утра. Они рассказывали разные ужасы из деревенской, сельской и городской жизни; говорили о покойниках, о колдунах, о том, как ведьмы новорожденных ребят в трубу
