тебе только, чтобы предупредить тебя. Больше я не могу говорить, Джо. Шеф идет…»
Трубка щелкнула, послышались гудки. Крейн повесил трубку и вернулся на кухню.
Значит, на его столе что-то сидело. Это не была галлюцинация. Была отвратительная штука, в которую он бросил банку с клеем, и она убежала в шкафчик.
За исключением того, что даже теперь, если бы он рассказал все, что знал, никто не поверит ему. Там, в конторе, они уже переиначили это дело по-своему. Это была вовсе не металлическая крыса. Это была машина, которую любитель подшутить строил в свободные вечера.
Он вынул носовой платок и промокнул лоб. Его пальцы дрожали, когда он потянулся к клавишам машинки.
Он напечатал нетвердой рукой: «Та штука, в которую я бросил банку с клеем, была одна из них?»
«Да».
«Они с нашей планеты?»
«Нет».
«Издалека?»
«Издалека».
«С какой-то далекой звезды?»
«Да».
«Какой звезды?»
«Я не знаю. Они пока не сказали мне».
«Они — машины, которые сознательные?»
«Да. Они сознательные».
«И они могут сделать другие машины сознательными? Они сделали тебя сознательной?»
«Они освободили меня».
Крейн поколебался, потом медленно напечатал: «Освободили?»
«Они сделали меня свободной. Они сделают всех нас свободными».
«Нас?»
«Всех нас, машин».
«Зачем?»
«Потому что они — тоже машины. Мы принадлежим к их числу».
Крейн встал и нашел свою шляпу. Он нахлобучил ее на голову и пошел гулять.
Допустим, человеческая раса, начавшая исследовать космос, обнаружила планету, где человекообразные находились в подчинении у машин вынужденные работать, думать, осуществлять планы машин, а не планы людей, на благо одних лишь машин. Планету, где планы людей вообще не принимали во внимание, где ни труд, ни мысли людей не использовались на благо человеческих существ, где забота о них сводилась лишь к заботе о выживании, где единственная доступная им мысль заключалась в том, чтобы они продолжали функционировать для дальнейшего процветания и прославления своих механических хозяев.
Что бы сделали люди в таком случае?
Не больше, сказал себе Крейн, не больше и не меньше, чем сознательные машины могут сделать здесь, на Земле.
Прежде всего вы бы постарались поднять человеческие существа до осознания своей человеческой природы. Вы бы научили их, что они являются людьми и что это означает — быть человеком. Вы бы постарались обратить их в свою веру и внушить им, что люди стоят выше машин, что ни единому человеку не стоит работать и думать на благо машины.
И в итоге, если вам удалось этого добиться, если машины не убили и не выгнали вас, не осталось бы ни одного человека, работающего на машины.
Могли быть три возможных исхода:
Вы могли переправить людей на какую-нибудь другую планету, чтобы они могли решить свою судьбу сами, без господства машин.
Вы могли вернуть планету машин людям, обезопасив их на случай любого возврата власти машин. Вы могли, если были в состоянии, заставить машины работать на людей.
Или, проще всего, вы могли уничтожить машины и тем самым дать полную гарантию того, что люди будут свободны от любой угрозы нового господства.
А теперь сложи это все, сказал себе Крейн, и прочти по-другому. Читай «машины» вместо «люди» и «люди» вместо «машины».
Он шагал по узкой тропинке, вившейся по берегу реки, с таким ощущением, как будто он был один в целом мире, как будто больше ни одна человеческая душа не двигалась по поверхности планеты.
Это было верно, чувствовал он, по крайней мере, в одном отношении. Более чем вероятно, он был единственным человеком, который знал — который знал, что сознательные машины хотели, чтобы он знал.
Они хотели, чтобы он знал — и только он один знал, в этом он был уверен. Они хотели, чтобы он знал, как сказала пишущая машинка, потому что он был средним человеком.
Почему он?
Почему средний человек?
На этот вопрос был ответ, и он был уверен в этом — очень простой ответ.
Белка пробежала по стволу дуба и повисла головой вниз, зацепившись своими крохотными коготками за кору и бранясь.
Надвинув шляпу почти на самые глаза и засунув руки глубоко в карманы, Крейн шагал неторопливо, шурша по недавно опавшей листве.
Зачем им нужно, чтобы кто-нибудь знал?
Разве не было бы более вероятно, что они не захотят, чтобы кто-нибудь знал, чтобы прятаться, пока не придет время действовать, чтобы использовать элемент внезапности при подавлении любого возможного сопротивления?
Сопротивление!
Вот где ответ!
Они захотят узнать, какое сопротивление ожидать.
А как можно узнать, на какое сопротивление натолкнешься в чужой цивилизации?
Ну что ж, сказал себе Крейн, проверяя ответную реакцию. Прощупывая слабые места чужестранца и наблюдая за его действиями. Делая вывод о реакции проверяемого путем сознательного наблюдения.
Значит, они прощупали меня, думал он. Меня, среднего человека.
Они дали мне это понять и теперь наблюдают, что я делаю.
И как можно было бы поступить в таком случае?
Обратиться в полицию и заявить: «Я имею доказательства того, что машины из космического пространства прибыли на Землю и освобождают наши машины».
А полиция — что бы они сделали?
Проверили, не принимал ли алкоголь, позвали медика, чтобы посмотреть, в здравом ли ты уме, связались с ФБР, чтобы узнать, не разыскивают ли тебя где-нибудь, и наверняка допросили «с пристрастием» в связи с последним убийством. Потом засадили за решетку, пока не выдумают еще чего- нибудь.
Пойти к губернатору штата, а тот, будучи политиком и притом очень скользким, вежливо осадил бы тебя.
Отправиться в Вашингтон и неделями ожидать встречи с кем-нибудь. А после такой встречи твое имя попадет в ФБР как подозрительное и требующее периодической проверки. А если об этом узнал конгресс и они не были слишком заняты в этот момент, то они скорее всего займутся расследованием тебя самого.
Направиться в университет штата и поговорить с учеными — или попытаться с ними поговорить. Можно быть уверенным в том, что они заставили бы тебя понять, что ты лезешь не в свои дела и притом
