Всё тихо. Лишь осины подрагивают листьями под легким ветерком…
— Ты чё, командир?..
Капустин уже лежал рядом с ним на песке. Он бросился наземь не рассуждая, действуя по принципу: делай, как я. Борис слишком хорошо знал, что Скудин ничего не делает просто так.
— Мнительный я стал. Старею, наверное, — проворчал Кудеяр. Между тем неведомая опасность отступила так же внезапно, как появилась, Иван поднялся, и в это время из чащи послышался приближающийся визг, и через мгновение на поляну выскочил насмерть перепуганный Кнопик. Лохматый колобок подлетел к людям и плотно прижался к ногам Скудина. Он мелко дрожал и прятал хвост под брюшком, шерсть на загривке стояла дыбом.
— Эх ты, сторожевая собака… — Иван подхватил пёсика на руки, тот, разрываясь от пережитого страха и вновь обретённой безопасности, попробовал облизать ему лицо. Кудеяр мотнул головой:
— Уходим, Боря. После будем разбираться.
А в чём, собственно, разбираться? «Скорее всего медведь, — сказал себе подполковник. — Его присутствие тоже на расстоянии чувствуется…» Он лукавил. Он встречался с медведем. Ощущение было совершенно другое. Но не эти же… со зрачками? Они прошлый раз о своих намерениях через тонкие планы не предупреждали…
Назад бежали молча. Кнопик, постепенно успокаиваясь, тихо скулил на руках у Ивана. Два километра пробежки да ещё испуг — горожанину с непривычки было многовато.
В лагере их встретил шум и гам.
— Я вас, любезный, попрошу не повышать голос! — Профессор Звягинцев с намыленным, выбритым лишь наполовину лицом, потрясал перед егерем Даниловым объемистой кожаной папкой. — Вот, можете убедиться. Весь пакет документов в полном порядке! И уберите ружьё!
— Да подотрись ты, академик, своими бумагами! — Старый саам горестно оглядывался на следы танковых траков, на широкую просеку, проложенную гринберговской техникой в мелколесье, и действительно порывался снять с плеча ружьё. — Это кто сделал, я тебя спрашиваю, чёртов интеллигент! Тебя бы так поперёк жопы! А потом вдоль! И опять поперёк!
И его можно было понять. Всюду сломанные, вырванные с корнем ольхи, рябины, берёзки, глубокие шрамы от гусениц на изумрудно-зеленом мху и светлом, словно отбеленное полотно, ягеле. Зарастёт не скоро…
— Здравствуй, дядя Степан! — Скудин сразу понял, что подошёл весьма вовремя. Слова явно закончились, но, слава Богу, до дела ещё не дошло. Иван крепко обнял удивлённого Данилова:
— Ты не серчай так, дядя Степан. Генерал тут один вчера у нас напахал… Так я расстрелял его. Вечером ещё. Зарыл как падаль и могилу заровнял, теперь не найти.
Не давая сааму опомниться, он метнулся в вагончик, сделал страшные глаза полупроснувшемуся Гринбергу и, сдёрнув с плечиков, вынес наружу многострадальный мундир.
— Вот, дядя Степан, — продемонстрировал он егерю тяжёлый от наград китель. — Закопали, как равка[85], голым, лицом вниз. Чтобы сразу в ад провалился.
Голос его был убедительно твёрд и полон отвращения и скорби. Иван тут же понял, что перестарался. Мгновенно наступившая тишина сказала ему, что он убедил не только саама. В самом деле, кто видел Женьку после того, как достиг пика вчерашний гудёж? В смысле, кто, кроме американцев?.. Профессор Звягинцев машинально вытирал намыленную щёку, на глазах серея лицом: «Неужели?!! Гестаповец…» Веня переглянулся с Альбертом, и оба стали медленно пятиться. Виринея в ужасе закрыла рот рукой, глаза её наполнились слезами. 'Ого, девочка, а тебе Женька-то, оказывается, не совсем безразличен…о Один Капустин прикусил губу, чтобы не расхохотаться. В его взгляде, устремлённом на Скудина, плескался восторг. «Во дает командир!»
Грозный егерь Данилов, только что хватавшийся за ружьё, сделался задумчив и тих.
— Суров ты, Ваня, стал, однако… Ну здравствуй, что ли. — Корявые пальцы старика тронули широченный прямоугольник орденских планок на кителе, голос опустился до шёпота:
— Знатный был генерал, однако, может, погорячился ты?
— Вот, дядя Степан, познакомься. — Скудин решительно закрыл генеральскую тему: что, мол, сделано, то сделано и обсуждению не подлежит. Он указал сааму на Звягинцева. — Это профессор Лев Поликарпович, научный руководитель экспедиции. — Мгновение помолчал и добавил:
— Мой тесть.
Следовало сказать «бывший», но Иван не сказал. Язык не повернулся.
— Здравствуй, Лев Поликарпыч, — насупившись, саам поручкался с профессором, виновато заглянул в глаза. — Не обижайся, что орал. Старый стал, дурной. Тайболу шибко жалею. Туристы пройдут — нагадят, геологи пройдут — нагадят. Теперь вы вот. Сдохнет эдак природа.
Что верно, то верно. На берегах священных озёр теперь можно найти и окурки «Мальборо», и банки из-под пива, и использованные презервативы. Склоны древних гор, словно оспинами, покрыты геологическими шурфами, и валяются в этих шурфах не только сломанные лопаты. На реликтовых скалах видны следы «бороздочных проб», — это когда порода для последующего анализа выбирается по-нашенски незатейливо, при помощи зубила и кувалды. Здесь был Вася. Прогулялся как хозяин необъятной родины своей…
— Виноваты, что можно сказать… — Звягинцев улыбнулся через силу, махнул рукой в сторону кухни. — Позавтракаете с нами?
— Спасибо. С утра печёнку жарил… — Данилов покрутил носом от духа перловки и быстро повернулся к Скудину. — Что отцу передать? Вчера видел его. Брусничный пили…
Чувствовалось, ему было неловко за свою несдержанность, только он всегда был такой — что в голове, то и на языке. Горяч, но отходчив.
— Вечером зайду. — Скудин переглянулся со Звягинцевым, добавил:
