Михайловский попросил ее подняться несколько раз и лечь, дабы она отработала жесты, приличествующие царственной особе.
Опять зазвонил телефон. Сона-ханум в раздражении сняла трубку. Поговорив, обернулась к Михайловскому:
- С фабрики, - сказала она. - Покой можно потерять с этими строптивыми рабочими. Наш управляющий Гаджи Мамед сообщил мне, что он перекрыл воду, и все, кто живет на фабричном участке, остались без воды. Теперь муж будет доволен.
- Какая проза! - бросил Михайловский. - Давайте еще разок отработаем жесты.
Сона-хапум нашла дело и своим служанкам. Двоим из них, самым пригожим, она приказала намазать лица сажей и стать у ее изголовья со скрещенными на груди руками. Три другие девушки развлекали госпожу, играя на восточных инструментах. Когда музыка умолкала, слышно было бульканье воды в кальяне. Две девушки обмахивали Сону-ханум опахалами из павлиньих перьев. Еще две девушки - в мужских одеждах - массировали ей тело.
Вдруг открылась дверь, и в зал вошел Гаджи. Увидев этот маскарад, он на мгновение растерялся.
Михайловский почувствовал, что хозяину дома не нравится их затея. Он виновато смотрел на Гаджи, не зная, что сказать.
Неловкое молчание нарушила Сона-ханум:
- Продолжим наши занятия, дорогой учитель, - пропела она.
Гаджи гневно сверкнул глазами.
- Должен вам заметить, господин учитель, - сказал он едко, - вы злоупотребляете склонностью моей жены к легкомысленным, непристойным поступкам и превращаете ее в посмешище. Этому пора положить конец, прошу вас!
Гаджи обвел глазами комнату, порылся в ворохе одежды, которая лежала на тахте. Он даже не подозревал, что держит в руках одеяние, предназначенное лично для него. По замыслу Михайловского, в этом наряде, копирующем парадную одежду халифа Харуна-ар-Рашида, он должен был вместе с женой вступить в 'восточный зал' в сопровождении свиты из восемнадцати молоденьких служанок.
Гаджи швырнул 'царский' халат на пол и, метнув негодующий взгляд на жену, выбежал из комнаты.
Полчаса спустя Михайловский выходил из дома Гаджи Зейналабдина Тагиева, унося в своем портфеле бессмертный шедевр мировой литературы, именуемый 'Жизнь Багдада', программу, рассчитанную на превращение Соны-ханум в любимую жену Харуна-ар-Рашида Зюбейду-хатун, и эскизы к картинам на мотивы из восточной жизни.
Сона-ханум восприняла оскорбление любимого учителя как свое личное. Обида на мужа выразилась в истерическом припадке. Она принялась бить себя руками в грудь, разорвала на себе царственное платье, при этом поносила своих служанок непристойными словами. Не довольствуясь этим, она начала швырять в их головы все, что ей попадало под руку. Комната наполнилась ее яростным криком. Бедные девушки заметались из угла в угол, не зная, как им спастись. Под конец Сона-ханум сорвала с ноги сапожок с массивной золотой подковкой и запустила его в большое вделанное в стену зеркало. На пол со звоном посыпались осколки.
Соне-ханум представился случай на деле доказать, что она усвоила и последний раздел учебной программы, составленной Михайловским, в память давно усопшей супруги великого багдадского халифа, - раздел, который ей никак не удавался. Припоминая советы и наставления своего учителя, подробно рассказавшего ей о манере Зюбейды-хатун изливать гнев на супруга-халифа, она вспомнила про записку, которую Зюбейда-хатун в минуты гнева вывешивала на двери своей спальни:
'Сегодня мать маленького Джафара, сына халифа, больна и не желает никого видеть. Это касается и самого халифа.
Зюбейда-хатун'.
На двери комнаты Соны-ханум появился клочок бумаги, на котором было написано:
'Сегодня ханум больна и не желает никого видеть. Это касается и самого Гаджи.
Сона-ханум'
Оригинальный протест хозяйки дома против суровости мужа был с ликованием встречен всей прислугой дома.
Женя, воспользовавшись свободным временем, отправилась по своим делам. Первым делом она пошла в гимназию Кутилевского повидаться с некоторыми гимназистами, которых она привлекла к революционной деятельности.
Кутилевский даже и не подозревал об этом, так как молодые люди, с которыми Женя встречалась в его кабинете, были выделены им самим для подготовки Жени к сдаче экзаменов экстерном на аттестат зрелости.
Сегодня гимназисты, члены молодежного социал-демократического кружка, должны были вместе с Женей обсудить и выправить заметки рукописного революционного журнала гимназистов 'Голос'.
Были приняты меры предосторожности: дверь кабинета заперли на ключ. Сам Кутилевский в это время находился на уроке. На директорском столе были разложены тетради и учебники - свидетельства усердных занятий Жени.
Едва последняя заметка была прочитана и обсуждена, раздался стук в дверь.
Женя поспешно спрятала на груди запретные листочки и взяла в руки учебник алгебры.
Никто из ребят не растерялся. Один из них отпер дверь.
Войдя в свой кабинет, Кутилевский насмешливо спросил:
- Зачем вы заперлись? Вам было страшно? Ведь сейчас день, никто вас не обидит.
- Да, сейчас день, - ответила Женя, ничуть не смутившись, - однако те самые типы, с которыми опасно встречаться ночью, мешают нашим занятиям.
Брови Кутилевского удивленно взлетели вверх.
- Вам мешают заниматься? Кто же? Почему вы до сих пор ничего не говорили мне?
Лицо Жени выразило удрученность.
- Сын начальника порта Николай Девалев и его дружки постоянно мешают нашим занятиям. Поэтому я заперла дверь на ключ.
Кутилевский строго покачал головой.
- Вы поступили разумно, Женя. Я приму меры, чтобы эти шалопаи отныне не мешали вам.
Девушка благодарно улыбнулась.
- Я так признательна вам, Григорий Петрович. Вы очень добры ко мне. Не знаю, как отблагодарить вас за ваши труды и дружеское расположение ко мне.
Гимназисты, собрав книжки, ушли.
Кутилевский задал Жене несколько вопросов по программе занятий. Ответы девушки превзошли все его ожидания.
- Я уже не раз говорил вам, Женя, вы на редкость способная девушка. Однако не надо зазнаваться, Я по-прежнему замечаю в вас некоторые недостатки, от которых вы, увы, не спешите избавляться. Эти промахи не сулят ничего хорошего для вашего будущего.
- О чем вы говорите, Григорий Петрович? Я не понимаю, о каких моих промахах идет речь?
Кутилевский покраснел и заговорил, смущенно покашливая:
- Вы допускаете большую оплошность, поддерживая дружбу с таким человеком, как Михайловский. Вспомните, Женя, ведь вы давали мне слово не быть с ним на короткой ноге, держать его в отдалении от себя. А не далее, как вчера, я собственными ушами слышал, он обратился к вам на 'ты'. Признаюсь вам, Женя, это оглушило меня, как гром. Но более всего меня изумило то, что вы не выразили протеста в ответ на такую фамильярность. Не могу представить себе, что вы находите общего с этим гадким, испорченным и хитрым человеком. По сравнению с вами он глубокий старик. Я уже не говорю об его отвратительном характере. Неискренний, лжец! Вы не можете не замечать всего этого и все-таки вы постоянно бываете в реальном училище. Клянусь вам честью, Женя, я говорю это не потому, что мною владеет ревность. Вы должны воспринимать мои наставления как своего рода уроки, ибо нравственность является непременным качеством человека, который готовится к экзаменам на аттестат зрелости. Впрочем, не будем сейчас говорить на темы морали. Подумайте сами, Женя, могу ли я оставаться равнодушным, видя, как девушка, в отношении которой я питаю самые серьезные намерения, существо чистое и непорочное, - как эта девушка общается и поддерживает дружбу с мерзким, бесчестным человеком?! Согласитесь, это не может не набросить тень на меня, лицо нравственное и добропорядочное.
