слова - Ольга и после его смерти не узнает своего отца, ибо не читает по-русски.
Ближе всего к отцу - Тата. В ней сильнее всего сказались отцовские черты. Он - быть может, и совершенно неосознанно - ревнует ее к ее избранникам, радуется несостоявшимся замужествам14.
Его опека - подчас излишняя - неразрывно связана с тем бременем ответственности, которое он постоянно ощущал. Мужчина в доме, глава семьи таким он был в молодости. Он, ссыльный, тайно пробрался в Москву, умыкнул невесту, обвенчался, - обо всем, вплоть до мелочей, подумав. И до конца, до последних парижских дней, забота обо всем - об устройстве, о деньгах, о доме - на его плечах.
Он писал: '...проповедовать с амвона, увлекать с трибуны, учить с кафедры, гораздо легче, чем воспитать одного ребенка', - но не всегда поступал в соответствии с этой мыслью.
Без конца упрекает Огарева за потакание прихотям его приемных детей Генри и Тутса; Огарев их просто любит и не пытается воспитывать.
Детям общаться с отцом в последний год его жизни становилось все труднее. Сказывались усталость, отсутствие главного дела - 'Колокола', разногласия с молодыми, болезнь.
Старшая дочь - Огареву
13 февраля 1869 г. ...Хотелось, чтобы и взрослым было повеселее по временам - особенно папаше. Когда же это удастся устроить ему жизнь покойную и по его вкусу?.. Он всегда готов объяснить, растолковать все, что ни спросишь, - но тем не менее, когда нет посторонних (дает себе волю). Ужасно жаль мне видеть, как он портит себе жизнь - самому себе и окружающим, придавая важность безделицам и поддерживая себя, как будто нарочно, в неестественно-раздражительном расположении духа... Хотелось бы что-нибудь устроить, а никак не придумаешь, да он сам едва ли знает, в каком углу земного шара ему хотелось бы поселиться и как жить2.
Отец знал, как любит его старшая дочь. Тем страшней оказался последний - для него - непоправимый удар. К ней посватался слепой итальянский композитор Пенизи. Получив отказ, он стал шантажировать девушку, грозился убить ее отца и брата (все это происходило, когда она жила в доме брата во Флоренции). И она тяжко психически заболела.
Герцен с женой и Лизой кинулся на помощь - не дал ее в больницу, полтора месяца ухаживал сам, да и в Наталье Алексеевне в таких крайних случаях просыпалась самоотверженность, и 'отласкали Тату от черной болезни'. Тату отласкали, но его отласкать было уже некому. И поздно. Через месяц после выздоровления дочери он скончался.
Болезнь Таты еще и разбередила старую рану, она сама, не без оснований, называла Пенизи 'своим Гервегом'.
Герцен - Огареву
13-14 ноября 1869 г. ...Я ...холодно и с пассивностью смотрю на жизнь. Как тут мстить, когда виноваты все... Да кстати - вместе со всеми Нечаевками - отрекись от абортивных освобождений, - в истории можно забегать - но уж тогда отвыкни жалеть погибающих, жалеть личности. И действительно, ни Пугачев, ни Мара(т) их не жалели. Что за вздор проповедовал ты (и я) о полной свободе не только в выборе, но и в перемене, особенно, прежде, чем ты, как в раму, улегся в фамилиализм.
Смотри теперь на развалины кругом... (Собр. соч. Т. XXX, 249.)
Герцен говорит о личном, о трагическом заблуждении дочери, о собственном порыве - отомстить, - а сзади поднимается мрачная фигура Нечаева (и 'нечаевок').
Жалеть или не жалеть людей? Подводятся итоги жизни.
Герцен - Огареву
2 декабря. ...Самое исцеление Таты меня больше облегчает, чем радует, впереди завеса. Все черно - и я не могу ни обманывать себя, ни понять после тысячи споров до слез - в чем ты со мной не согласен...
Мы сложились разрушителями, наше дело было полоть и ломать, для этого отрицать и иронизировать - ну и теперь, после пятнадцати-двадцати ударов, мы видим, что мы ничего не создали, ничего не воспитали. Последствие - или, по просторечью, наказание - в окружающих, в отношениях к семье - пуще всего к детям... Я смотрю ненужно верно и вижу страшно верно... (Собр. соч. Т. XXX, 271.)
III
Эпистолярный цикл - письма 'К старому товарищу' - последняя работа Герцена, ставшая его завещанием. Цикл состоит из четырех писем. Первые два написаны вчерне в январе-феврале 1869 года. Получив рукопись, Огарев показал ее Бакунину. Автор нетерпеливо ждал отклика.
Герцен - Огареву
10 апреля. В чем же, наконец, Бакунин согласен и в чем его проповедь расходится? (Собр. соч. Т. XXX, 81.)
Третье письмо - на это давно обратили внимание исследователи начинается обращением во множественном числе: 'Нет, любезные друзья, мозг мой отказывается понимать много из того, что вам кажется ясным... из того, что вы допускаете и против чего я имею тысячи возражений...'15
Адресат - не один 'старый товарищ', не один Бакунин. И Огарев. И Нечаев. И Герцен.
Отношение Герцена к своим оппонентам после свидания в Женеве описано им самим так:
Герцен - Огареву
2 июля 1869 г. ...Я же говорил о 'психе' Бак(унине), Нечаеве - на пристяжке и о тебе в корню.
Примусь писать в Брюсселе - много набралось материала - не знаю, напишу ли что-нибудь - но надобно было на волю. У вас - отцы-триумвиры - воли быть не может16, да и у всех террористов не может быть - Бак(унин) тяготит массой, - юной старостью, бестолковой мудростью. Нечаев, как абсинт, крепко бьет в голову. И то же делает безмерно тихая-тихая и платонически террористическая жила, в которой ты себя поддерживаешь.
Мне, наконец, и эта государственная деятельность - на уничтожение государства - и это казенно- бюрократическое устройство уничтожения вещей сдается каким-то delirium tremens. В Нанси и в Страсбурге я насмотрелся на изуродованные статуи-памятники, и мне жаль стало якобинцев, что они так пакостничали. (Собр. соч. Т. XXX, 144-145.)
Личные отношения с каждым из 'триумвиров' - особые, несопоставимые. Но перед Герценом идеи, - как ему представляется, - чужие, неверные, даже опасные. Он продолжает спор.
Обращается к себе - молодому, к тому, кто давал клятву на Воробьевых горах, к издателю 'Колокола'. Это и расчет со своей совестью.
Спор многогранен - о путях освобождения России, о грядущем перевороте. О том, что такое социализм. Идеи, как чаще всего у Герцена, олицетворены: '...одни складываются с молодых лет в попы, проповедующие с катехизисом в руках веру или отрицание - они призывают себе на помощь все средства и все силы, даже силу чудес, для вящего торжества своей идеи...'
Портрет фанатика из молодой эмиграции. Полностью, во всех деталях применимый к Нечаеву, - даже слово 'катехизис' присутствует. Далее следует автопортрет: 'Другие этого не могут - для них голая, худая, горькая истина дороже декорации, для них ризы, облачения, драматическая часть дела смешны, а смех ужасная вещь. Я никогда не мог поступить ни в какую масонскую ложу, боясь своего смеха. Смех мешал мне важно переговаривать о пустяках и священнодействовать вздор...'
Герцен, по-прежнему, думает о грядущем перевороте, стремится к нему; ничуть не меньше, чем в юности, он ненавидит царское самодержавие.
Однако его все больше заботят, тревожат, мучают проблемы: когда может совершиться переворот, каким он будет, что может принести русскому народу, России, миру.
***
Когда может произойти переворот?
В юности Герцен торопился. В течение жизни он учился, и научился нелегкому искусству - вслушиваться в ритм истории.
...Медленность, сбивчивость исторического хода нас бесит и душит, она нам невыносима, и многие из нас, изменяя собственному разуму, торопятся и торопят других.
...Я нисколько не боюсь слова 'постепенность', опошленного шаткостью и неверным шагом разных реформирующих властей. Постепенность так, как непрерывность, неотъемлема всякому процессу разумения... Ни ты, ни я не изменили своих убеждений, но разно стали к вопросу. Ты рвешься вперед по- прежнему со страстью разрушения, которую принимаешь за творческую страсть... ломая препятствия и уважая историю только в будущем17.
Я не верю в прежние революционные пути и стараюсь понять шаг людской в былом и настоящем, для
