трехстороннему обмену обвинениями, поскольку, не имея возможности привлечь к ответу преступника со стороны, им пришлось выбирать его из своей среды. Конец обмену филиппиками положила Маришка. - Хватит! - воскликнула она, как только обрела дар речи. - Перестаньте паясничать! Вы все убили его! Каждый из вас взял в руки кинжал и вонзил... прямо в сердце. Вас выдают лица. Красные, как маска палача. Она достала из косметички маленькое круглое зеркальце и вытянула руку в обвиняющем жесте. Однако, прежде в зеркальце мелькнуло на миг ее лицо. Самое красное. - Это от слез, - пролепетала Маришка. - Оно всегда краснеет, когда я реву. - И растерла влагу по щеке огненно-алой ладонью. На этом месте я проснулся. ...И как продолжение кошмара в багровых тонах увидел прямо над собой заплаканное Маришкино лицо. Немного покрасневшее, но в меру. Не смертельно. Я вздрогнул и спросил негромко, хотя в первое мгновение очень хотелось закричать: - Ты чего? Я кричал во сне? - Нет. Не слышала. - Маришка уронила голову мне на грудь. Пожаловалась: Мне приснилось, что тебя убили. Представляешь? Я ничего не помню, только какие-то люди, и... очень тесно и темно... А ты лежишь на полу - весь такой... неживой. - И ты из-за этого расстроилась? - А надо было обрадоваться? - Она приподняла голову ровно настолько, чтобы взглянуть на меня одним обиженным глазом, и тут же снова зарылась лицом в одеяло. - Не смотри! Я страшная. - Я знаю... - успокоил я. - Но лить слезы из-за какого-то сна... - Слушай, - помолчав, сказала она. - Давай сегодня никуда не пойдем. - Почему? - удивился я. - Да нет, невозможно. У меня на сегодня стрелок забито - больше, чем в часах с секундомером. - Я боюсь, - призналась Маришка и сильнее прижалась ко мне. - Да чего, глупая? Назови хоть одну рациональную причину. Маришка подумала минуту и назвала целых шесть. - Пустословие - я. Ложь - уборщица. Равнодушие - писатель. Прелюбодеяние ладно, замнем... Зависть, воровство - я, и снова я. - Тяжелые слова срывались с ее губ, как пункты обвинения. - И цвета: фиолетовый, синий, голубой, зеленый, желтый, оранжевый. Разве не видишь? Нас как будто провели по радуге задом наперед. Остался только красный. Убийство. Незваные мурашки пробежали по спине от левого плеча к правому. - Ты чего дрожишь? - Я не дрожу, я думаю. - О чем? - Неужели так будет? - Чтобы лучше мечталось, я закрыл глаза. - Неужели скоро ничего тайного не останется? Одно явное. И уже наши дети смогут по внешнему виду преступника легко восстановить картину преступления? Определить степень вины. - Ну, наши-то вряд ли, - усомнилась Маришка. - Вот Пашкины... У них что-то такое должно быть в генах заложено. Я усмехнулся, вспомнив, как 'наш человек в милиции' уже и трубку к уху поднести не может без помощи секретарши, и поделился соображениями: - Он, кстати, сильно продвинулся в этом плане. В смысле будущих детей. - Не он один... - загадочно произнесла Маришка. И повторила, наверное, для тупых: - Не он один... - То есть? - Я почувствовал себя тупым в квадрате. - Через неделю спроси, - посоветовала она. - А... - открыл рот я. Но Маришка уже перегнулась через край кровати, отыскивая тапочки.
В четверг, на обратном пути после 'покаянной' поездки к Маришке на работу, мы попросили Пашку притормозить у супермаркета. Пашка с радостью притормозил и начал посапывать, уронив многострадальную голову на баранку, раньше чем мы успели выйти из машины. Сказывалась бессонная ночь, выпитое 'Клинское' и прочие мероприятия. Из магазина мы вышли спинами вперед, невидимые из-за горы пакетов с продуктами. Со стороны, наверное, могло показаться, что мы таким образом готовимся пережить длительную осаду. На самом деле, примерно так оно и было. На работе Маришке дали две недели отдыха, причем с сохранением содержания. Впрочем, насчет сохранения я не вполне уверен, может, он просто 'спаси и сохрани' бормотал, Геннадий свет Андреевич, только очень неразборчиво. Он бы и на месяц ее отпустил без вопросов, их не по фигуре пугливый директор. Хорошо еще, в обморок не грохнулся, когда Маришка решительным жестом швырнула на стол свое сомбреро. А то откачивай его потом. На такую тушу нашатыря нужно минимум пол-литра. Фрайденталь, когда его отыскали, оказался смелее. Даже пошутил невесело: 'Жаль, я-то думал, вы - русалка'. В общем, общаться после такого ни с кем не хотелось, особенно Маришке. Даже с незнакомым человеком. Даже в очереди за хлебом. Не за себя неспокойно - за окружающих. Мало ли... Не хотелось заражать кого попало непонятно чем. Так что все время со второй половины четверга по воскресный полдень я никаких личных контактов ни с кем не имел. Кроме, разумеется, Маришки, с которой мы и так в одной лодке. 'Инфекция к инфекции', как тактично выразилась она. Общение с внешним миром ограничилось телефонными звонками. Первым, поздно вечером в субботу, позвонил Игнат. Его звонок отвлек меня от важной миссии по освобождению Земли от инопланетных захватчиков. (Признаться, после того, как расстрелял из гранатомета первого монстра, я внимательно посмотрел на свои пальцы, гоняющие мышку. Но нет, оказалось, убийство нарисованного пришельца, совершенное ради защиты родины, грехом не считается.) Я ответил 'Да', не дослушав вежливого писательского: - Прошу прощения, это Александр? - А это, - предположил я, - санитар душ? - Да, - подтвердил Валерьев и спросил, не случилось еще чего-нибудь примечательного за последние дни? - О! - сказал я. - Чего только не случилось! Игнат по обыкновению слушал внимательно, не перебивая. Только пару раз, когда в трубке раздавался рев стартующего самолета, громко просил повторить. Наверное, звонил из таксофона неподалеку от дома. - Значит, основных выводов три, - подытожил он. - Во-первых, наказываются не только проступки, но и помыслы. Во-вторых, если ты совершил несколько разных грехов, их цвета смешиваются. И наконец главное открытие недели: это передается. Хотя и неизвестным нам способом. - Угу, - подтвердил я. - Собираешься на завтрашнюю проповедь? - Теперь точно. - Игнат помедлил, прежде чем признаться. - Знаешь, я, наверное, напишу обо всем этом книгу. - С цветными картинками? - улыбнулся я и напомнил: - Ты же про тоталитарные секты собирался писать. - А разве это не секта? С главным сектоидом во главе. - Пока что-то не заметно. Контролировать нас никто не пытается, в иерархическую пирамидку не выстраивает... - И тем не менее, - сказал писатель. - Только объединения людей, возникающие стихийно, как правило, вокруг какой-либо идеи, с неявной системой управления, основанной на добровольном подчинении, имеют шанс просуществовать тысячелетия. Примером тому - большинство мировых религий. - Религий?.. - улыбнулся я. - Надеешься написать новое 'Откровение' в духе Иоанна Богослова? Какой-нибудь 'Апокалипсис-2', записки уцелевшего? 'Миссия мессии - замесить месиво', так чтоб остальные потом две тысячи лет расхлебывали? - Почему нет? Есть версия, что Иоанн вел свои записи с натуры. Сам он говорит, что, наблюдал за событиями, описанными в 'Откровении', 'пребывая в духе'. - Интересно, что бы он написал, пребывая не в духе. Я бы почитал. - Ты вообще в курсе, что такое эсхатология? - Наука о грехах? - подумав, предположил я. - Не только. В глобальном смысле - о конце света. И начале нового. - Ладно, - вздохнул я, глядя в черноту за расшторенным окном. - Что-то и вправду уже темно, спать пора. - До завтра, - попрощался вестник конца света. - Если оно, конечно, наступит. Ну разве может после таких разговоров присниться что-нибудь хорошее?.. Вторым позвонил Пашка. В воскресенье, перед самым выходом. Сказал, что тоже собирается на проповедь и будет ждать меня где- нибудь без пятнадцати на 'Парке', в центре зала. - Почему в центре? - удивился я - Ты разве не на колесах? - Он еще спрашивает! - фыркнул Пашка. - Ворона ты дебелая! Не надо было каркать про трансмиссию! 'Ну вот, - подумал я. - Все вольные и невольные участники событий собираются в одном месте. Не хватает только звонка от распространителя календариков-закладок и его запинающегося голоса: - Мы встретиться будем? Где везде? Нэээ... Всегда? Не забывайтесь про билеты. Приглашающие.
- Сам договорился, сам и встречайся, - проворчала Маришка. С тех пор, как мы вышли из дома, я не дождался от нее ни одного ласкового слова. - А ты? - спросил я. - А я пока по улице прогуляюсь, в парке на скамейке посижу. Погода позволяет. В этом она права. Первый апрельский денек и впрямь радовал подмороженные за зиму сердца москвичей. Солнце разогнало тучи, вскипели термометры за окнами, подсохли тротуары. Первый день настоящей весны пришелся на воскресенье. Красный день календаря. Пашка встретил меня вопросом: - Что у тебя с лицом? - А что? - Я мгновенно напрягся и потрогал щеку ладонью. На ощупь - ничего особенного. - Да оно же у тебя зеленое! В первый момент я испытал паническое желание втянуть руки в рукава, а лыжную шапочку размотать до подбородка. Во второй - бросил взгляд на верный индикатор - собственную ладонь. В третий - вспомнил наконец, какой сегодня день. - А у тебя, дальтоник, - запоздало парировал, - вся спина белая! Пашка расхохотался, довольный удавшимся розыгрышем. Я начал обдумывать способы ужасной мести. На входе в парк, примыкающий к Центральному Дому Энергетика, нас встретило объявление о выставке под открытым небом 'Конденсаторы на рубеже веков'. Первые два экспоната - гипсовая лейденская банка и гигантский соленоид возвышались по обе стороны от присыпанной мелким щебнем аллеи. Как раз под лейденской банкой мы и обнаружили Маришку. Она стояла, немного пригнувшись, за цилиндрическим основанием скульптуры и как будто от кого-то пряталась. - Мари-иш! - окликнул я. Она резко обернулась и приложила палец к губам. Что такое? - прошептал я, оказавшись рядом. - Тихо! - Ее напряженные губы почти не двигались. - Здесь убийца! - Многосерийный? - уточнил я. - Пока не знаю. Он еще никого не убил. - А у тебя, - заметил я, - вся спина белая. - И попытался отряхнуть мелкую
