Ожогина Наталья
Усмешка бога
Наталья Ожогина
Усмешка бога
Посвящается моему отцу, Ожогину Василию Ивановичу, который всегда хотел оставить после себя что-то существенное.
ПРЕДИСЛОВИЕ
АДВОКАТ БЕЗНАДЕЖНЫХ БОЛЬНЫХ
НОЧНАЯ БАБОЧКА
БЛИЗКИЕ ЛЮДИ
ОДИНОЧКА
ДВУЛИКИЙ
СОГЛАШЕНИЕ
НАСЛЕДСТВО АГАСФЕРА
УСМЕШКА БОГА
ПРЕДИСЛОВИЕ
'Отправляюсь искать великое МОЖЕТ БЫТЬ'.
Ф. Рабле
Часто людям нужно очень сильно измениться, чтобы стать похожими на себя. А собственный облик находится для нас за семью печатями. Как ни странно. Ведь мы думаем, что знаем себя вдоль и поперек. А увидеть себя 'настоящих' у нас не хватает непосредственности.
Разве что во сне.
Да, очень часто сны бывают хаотичными и бессвязными. Но иногда во сне, словно смотришь фильм, поставленный неизвестным режиссером, так ярок и последователен он.
Мне кажется именно в таких снах каждый из нас может стать гениальным. Хотя бы на одну ночь. И наша гениальность вовсе не должна претендовать на открытие новой таблицы химических элементов или создание уникальной сонаты. Может быть, это будет новая модель детского подгузника. А может быть, это будет одна мысль, которая перевернет всю последующую жизнь.
Кто знает... Ведь иногда нужен особый талант, чтобы справиться со своими проблемами. Каждый из нас всю жизнь решает какое-то сложное уравнение со множеством неизвестных. Очень часто одно из неизвестных - мы сами.
Мы ищем себя, свое место под солнцем. Иногда поиск превращается в мучение. Нам кажется, что мы устроили свою жизнь, выбрали свою дорогу.
Но что-то продолжает мучить нас. Какая-то тоска.
Какая-то неспетая песня.
Какая-то чужая страна. Какие-то немыслимые мечты.
И вот приходит Тот сон, который показывает нам, что мы - есть. И в нас есть то, что радостно, то, что прекрасно.
А гений - это тот, кто изобрел собственную жизнь.
АДВОКАТ БЕЗНАДЕЖНЫХ БОЛЬНЫХ
'Не каждому дано быть добрым, это такой же талант, как музыкальный слух или ясновидение, только более редкий'.
А. Стругацкий, Б. Стругацкий
Творение поразило воображение самого автора. В нем было все. Изящество формы, единый стиль, целостность. Творец присел на корточки, и затаив дыхание, заглянул в маленькое круглое оконце. Дом еще не был обжит. Но в нем, казалось, все ждало прихода хозяев.
- Эй, бракодел! - человек в полосатой пижаме прыгнул откуда-то сверху.
Это был Гитлер. Жуткий тип. Злой, как голодный бультерьер, и не признающий правил, как лесная обезьяна. Он всегда появлялся в момент Завершения.
- Помогите! - возопил несчастный творец, пытаясь закрыть собственным телом маленький шедевр. Гитлер оказался гораздо шустрее. И дворец из песка был разрушен.
Рыдания безутешного Архитектора вызвали тщедушную фигуру Бродячего Философа, который вечно обретался под раскидистым деревом, высиживая истину, как курица яйцо. Философ медленно подошел к месту крушения, задумчиво осмотрел живописные развалины песчаного замка... И довершил работу Гитлера, аккуратно растерев подошвами драных тапочек последнюю башню.
- Что это вы делаете? - слегка заикаясь, спросил ошеломленный Архитектор.
- Как что? Облегчаю ваши страдания. Уже сейчас вы не видите никаких следов разрушения, перед вами просто песок, материал для следующего прекрасного...
- Да, но я не вижу и следов моей работы. А главное, любую мою новую попытку ждет тот же результат. Этот ужасный человек одержим манией разрушения! - перебил Философа Архитектор. Он горестно взглянул себе под ноги. - Говорите, это материал для новых произведений? Вы думаете, так легко забыть старое? Это была самая воздушная моя идея!
Философ раздраженно скривил физиономию:
- Знаете ли, я не волшебник. И воссоздать уже разрушенное не могу. Знаете что? Вам давно пора усвоить, что все в этом мире бренно. Нет ничего вечного по этой луной. Лучше радуйтесь самой идее, которая пришла в вашу голову и, надеюсь, там осталась. Идея как таковая гораздо прочнее любого, даже самого совершенного ее воплощения.
Философ высказался и удалился по тропинке летнего садика в неизвестном направлении.
Архитектор, начавший было стоя дремать, очнулся и задребезжал, напоминая расстроенное пианино:
- Док! Доктор!
Из чистенького подъезда невысокого домика вышел Доктор с фонендоскопом на шее, в белом, как молоко, халате. Солнце выглянуло из-за туч, и дворик застенчиво переоделся в полуденный свет.
- Я вас слушаю, - возвестил Док, подходя к пострадавшему.
- Док! - выдохнул Архитектор, указывая себе под ноги.
Док медленно опустил голову.
- Опять? - сочувственно спросил он.
- Снова... - сдавленно поправила Доктора жертва террора.
Док вздохнул. Архитектор вздохнул тоже.
- Что делать, Док? Может быть, мне взять грех на душу и убить его? Я больше не могу. Мне кажется, я схожу с ума. Послушайте. - Архитектор доверительно взял Доктора за локоть и зашептал: - Я думаю, он - это воплощение злых сил.
Док тоже понизил голос:
- Вы уверены? Ведь в каждом из нас есть что-то хорошее.
- А в нем нет! - убежденно возвестил Архитектор. - И если я сейчас не решу, как мне с ним быть, я действительно могу сойти с ума.
Доктор покосился на больного. У больного стресс. Нужно было действовать. И быстро.
- Ладно, - сказал Док.
- Хорошо, - чуть подумав, усмехнулся он.
- Великолепно! - уже совсем твердо добавил Доктор.
Он энергично развернулся и упал на колени. Архитектор вздрогнул и осторожно повторил его движения. Он встал на четвереньки напротив Доктора, чувствуя неодолимую потребность гавкнуть.
- И что дальше? - осведомился он, преданно заглядывая Доку в глаза.
- А вот что! - Док твердо уткнул указательный палец в землю и закружился на карачках, вычерчивая окружность, как большой циркуль.
- Линия твоей защиты! Ваяй внутри! Никто не переступит черту. - Док встал, отряхивая песок с колен.
- Не поможет, - безнадежно моргнул глазами Архитектор, внимательно изучая круг.
- Еще как поможет.
- Док, для этого типа не существует общечеловеческих законов.
- В этом-то все и дело. Ты же сам сказал, что чувствуешь в нем посланца злых сил. Значит, себя ты видишь как представителя добрых. Что из этого следует? Что добрые силы сейчас с тобой. Начерти круг собственной рукой и будешь огражден от злого умысла.
Архитектор старательно засеменил на четвереньках, пытаясь повторить ровную линию Доктора. Казалось, линия круга рисует себя сама, используя пыхтящего больного.
- Ну как? - пытливо рассматривая пациента, спросил Док.
- Что как? - переспросил четвероногий Архитектор.
- Чувствуешь себя защищенным?
Больной зажмурился. Вникая в свое состояние, он перенес вес тела с четырех конечностей на пятую.
Доктор еще некоторое время наблюдал за недвижной фигурой, похожей на фигурку божка какого-то неизвестного племени, обряженную в полосатую пижаму.
- Док! - громкий возглас из глубины сада не вызвал даже поверхностной ряби на лице Архитектора.
Док двинулся на голос, который раздался из кустов, присоседившихся к философскому дереву. Из переплетения листьев высунулась голова Моцарта.
- А мы тут спорим! - радостно сообщил пациент с музыкальным образованием. И в его исполнении это звучало как: 'а мы тут веселимся до упаду'.
Кусты поддались под напором пробивающейся на свет головы Философа.
- Причем спорит он, а я просто отметаю все его нелепые гипотезы. Как может спорить человек, которому знакома мудрость многих...
- Док, - Моцарт решительно прервал начинающийся философский понос. Как вы думаете, чем отличается природа гениального человека от человеческой породы вообще?
Философ, не дожидаясь ответа Доктора, хмыкнул:
- Вы, батенька, даже не представляете, о чем говорите. Во-первых, что вы имеете в виду под словами 'человеческая порода', во-вторых, тот же гений прежде всего человек. А значит, в его природе нет ничего сверхчеловеческого.
Ожерелье листьев, украшающее лицо Моцарта, заколыхалось от сдавленного смеха:
- А кто сказал, что мы сверхлюди? При ваших мыслительных упражнениях стыдно путать понятия, - снисходительно покосился он в сторону Философа.
- Лично я, - с достоинством отчеканил Философ, - не считаю себя гением.
Он медленно втянулся назад, и его лицо, не теряя выражения оскорбленного достоинства, исчезло в кустах. Моцарт же, наоборот, начал двигаться в направлении выхода из зелени, пропитанной ядом философии. Забыв о недавних прениях, он выполз с торжественно оттопыренными ушами, внимая мелодии смыкающихся листьев.
Док понимающе прислушался.
- Последний звук состоял из двух нот, - заметил он.
- Из трех, - поправил Моцарт.
- Из семи, - раздался из кустов ехидный голос Философа, которому в детстве
