Сима, мечтая только об одном - остаться в тишине и покое и подумать о том, что она только что увидела, почувствовала и поняла, и запомнить это навсегда. 'Окей, окей,' - твердит она, отцепляя от себя чужие руки и выволакивая из канавы велосипед. Велосипед весь в тине и чудесно пахнет сонными цветами и сыростью.
Наконец-то хлопнула дверца машины, мигнули и пропали вдали красные огоньки; Сима идет по пустынной дороге. Еще минуту назад ей казалось, что она поняла почти все, что ей открылась ужасная и замечательная правда жизни, и что отныне все будет хорошо. Но теперь никак не вспомнить подробности, не вспомнить и не сказать словами. Единственное, что осталось наверняка - и обнимало Симу со всех сторон, и согревало, и заглядывало в глаза - было живое ощущение Настоящего. Оно оказалось огромным и гораздо более важным, чем прошлое и будущее. Оно затмевало собой все, и содержало в себе все - и хлюпанье мокрых Симиных кроссовок, и мельтешенье облаков вокруг желтой луны. А главное, оно не нуждалось в том, чтобы быть хорошим или плохим для того, чтобы им можно было наслаждаться...
Темный прямоугольник вонхайма совсем сливается с лесом, и только узенькие полоски света, пробивающиеся сквозь жалюзи, обозначают жилье. От главного входа только что отъехал автомобиль, и кто-то, вышедший из него, не торопится в дом, докуривая сигарету. Сима смотрит на красный огонек - как он описывает плавную дугу вниз, вверх и замирает ненадолго, - а потом слышит удивленное:
- Сима? Это ты, землячка? Уже успела вернуться?
- Откуда? - спрашивает вместо ответа Сима. В эту минуту ей кажется, что она, действительно, вернулась издалека.
- Как откуда, из Ганновера, разве нет? Вчера утром... вчера утром я тебя искал, а Тамара Александровна мне сказала, что вы все уехали в Ганновер.
Сима прислоняет велосипед заборчику, а сама усаживается на перекладину. Теперь ее ни капельки не затруднит сказать 'ты'...
- ...А я подумал: срочно надо куда-нибудь выбраться, иначе этих выходных мне не осилить... Неужели она просто наврала? Или не знала?
- Наверное, не знала... - все прочие слова растворяются, тают, делаются ненужными, потому что обо всем и так поют маленькие сосредоточенные цикады, многоголосым и слаженным хором возвещая конец одинокой субботы.
Бонн, 1999 г.
___________________________________________________________ * Вонхайм, хайм (от нем. Wohnheim) - общежитие; в данном случае - для граждан бывшего СНГ, прибывших в Германию на ПМЖ по статусу 'беженцы'.
ТОЛЬКО НАЗВАНИЕ ДЛЯ ПЕСНИ
Когда автобус миновал границу и покатил по Италии, пошел дождь. Через пять минут стало ясно, это это надолго. Алекс смотрел на низкие, серые тучи без единого просвета и чувствовал, как тоска заполняет салон автобуса, норовя накрыть всех пассажиров с головой. Ему захотелось сейчас же заснуть и проснуться дома, и сообразить, что вся история с поездкой на Средиземное море - всего лишь сон, деньги на отпуск еще не потрачены и возможность хорошо отдохнуть еще впереди.
Струйки дождевой воды скользили по стеклу, дергаясь, сливаясь и разделяясь; их бестолковое движение вызывало обиду и злость. Обиду и злость на бессовестного Боцмана, который сам лично все организовал, но тем не менее сидит дома, развалившись на диване, и смотрит сводку погоды по телевизору.
А как весело все начиналось. Петька ворвался в комнату, по своему обыкновению начиная разговор еще за дверью. Размахивая бумагами, он кричал:
- Дортхин, дортхин, во ди цитронен блюен!
Алекс оторвался от монитора и пробормотал, чтобы показать, что он тоже соображает по-немецки:
- Вохин унд вохер?
- В Италию! Гете не знаешь? Эх ты, а еще интель инсайд. Смотри, какой я нам супер-ангебот раздобыл! За совершенно смешные копейки - побережье Средиземного моря, и не какая-то там банальная Майорка, а нормальная Италия. Время осенних каникул, все путем! Слушай сюда: берем шесть штук и едем замечательной компанией: я, Ленка, ты с Ольгой, и Вовчик с Лизой. Классно, а?
Дождь, похоже, еще прибавил и с ожесточением заколотил по крыше автобуса. Алекс скосил глаза - Оля спала, привалившись к его плечу, светлые волосы упали на лицо. Что толку злиться на других? Сам виноват. Ведь Боцмана хлебом не корми, дай чего-нибудь устроить, сбить народ в кучу. Но он-то, Алекс, никогда раньше не вляпывался в Петькины проекты, смотрел скептически. А тут вдруг захотелось махнуть рукой, не задумываясь ни о солидности туристической фирмы, ни о цене, ни о том, какая погода бывает в Италии в октябре. Почувствовать себя баловнем судьбы...
Вот и расхлебывай теперь, пижон несчастный.
Водитель автобуса, время от времени развлекавший пассажиров шутками и прибаутками, решил, что траурное молчание в салоне затянулось.
- Ну что же, дамы и господа, не стоит унывать. Дождь - явление приходящее и уходящее. Зато мы совсем скоро прибудем в наш замечательный отель. Он стоит на самом берегу! Я попрошу метродотеля, чтобы в ресторане он выделил нам самые лучшие места - с видом на море, и все будет окей, я уверен.
Оля улыбалась. Наверное, голос водителя проникал в ее сон и рисовал красивые картины с шикарным отелем и рестораном над волнами. А стук дождя туда не доставал.
Когда они наконец прибыли на место и увидели здание с вывеской 'Lido”, единственное, что пришло Алексу в голову, было странное слово 'халабуда”. ('А не то я разнесу эту халабуду вдребезги пополам...”) Обещанный 'замечательный” отель оказался замызганным, облупленным зданием с ядовито-зелеными ставнями. Подстать всему поселку, угрюмо стоявшему под проливным дождем.
Любители дешевого отдыха потянулись из автобуса в гостиницу и столпились в холле, ожидая раздачи ключей от номеров. Лиза приглушенным шопотом высказывала Вовчику все, что она думает об этом бараке, о погоде и о придурках, которые не могут поехать, как все люди, на море летом, а тащатся и других тащат почему-то зимой.
Вовчик гудел, оправдываясь:
- Лиз, ну ты че? Ну че там летом, этих каникул? Полтора месяца, смех на палке. Только начали отмечать, потом продолжили, потом ездили грилить - и все, опять учиться. И потом - летом и у нас тепло, хотелось же именно осенью - на юг. Боцман-то что говорил: море, солнце, Монте-Карло всякое...
Алекс чувствовал, что упреки могут быть адресованы ему в такой же степени. Но Оля молчала. Она стояла у окна и смотрела на море. Море было полосатым: ярко-синим вдали, зеленым в середине и ярко- голубым ближе к берегу. Море было буйным: голубые волны, поднимаясь на дыбы, с силой бросались на песок, рассыпаясь белой пеной. От этого был такой шум, как будто работал огромный завод.
В холл вышел метродотель - веселый, подтянутый дядька лет сорока.
- Привет! Зовите меня Пиппино! - объявил он по-немецки, всем своим видом выражая радость при виде таких приятных постояльцев.
Алекс хмыкнул про себя - он прикинул, как бы в России администратор гостиницы велел звать себя Петрушкой.
Пиппино дал им ключ от номера 14 и махнул рукой куда-то назад:”Идите через эту дверь в то крыло, ужин в полвосьмого”. Алекс с Олей подняли сумки, прошли через тяжелые двери и оказались в ресторане - на удивление приличным для такого замызганного снаружи заведения. Над каждым столом нежно светились лампы, на стенах висели картины с морскими пейзажами. Чувствуя себя ужасно неловко, они прошли мимо нарядных жующих людей, задевая мокрыми сумками белые скатерти. Ковровая дорожка вела дальше - в коридор, где слышался звон посуды и другие кухонные звуки. За кухней коридор был заставлен вешалками с мокрыми полотенцами. Чертыхаясь про себя, Алекс пробирался в потемках дальше, злясь оттого, что ему не хочется возвращаться и идти через ресторан к Пиппино, чтобы переспросить, где же все-таки находится четырнадцатый номер. Вдруг в темноте обнаружилась какая-то лестница, а на втором этаже, действительно, оказались двери с табличками 11, 12 и 14. Радуясь уже тому, что путешествие по закоулкам закончено, они вошли в номер.
В свои двадцать два Алекс еще ни разу не был в злачных местах, хотя в петькиной компании они часто перебрасывались замечаниями на этот счет как знатоки. Но при виде пестрых застиранных занавесок, грязных стен и обширной железной кровати явилась четкая мысль: как в борделе. В этой комнате не
