Привели деда. Тот почесал бороду, вздохнул и отвел глаза.
- Этот? - спросил капитан.
- Ты уж того, Володя, признавайся, колы пыймали... - И, обернувшись к следователю, сказал: - Главарь и есть.
- Дурак ты старый, - спокойно сказал Козинский, - из ума выжил. А вы, капитан, прежде чем такого свидетеля выставлять, вы бы его на экспертизу, на предмет рассудка.
Что после этих слов с дедом случилось, никто и подумать не смел! Он бросился на Козинского с кулаками, плакал, кричал, что таких казнить надо, и с трудом позволил себя увести.
Лысенко, самый молодой из задержанных, говорил кратко и четко. Да, Козинский пригласил его, сказал, что лицензию на отстрел имеет, одолжил своему напарнику обрез, они убили несколько оленей.
Козинский хмурился: плохо.
- Сдайте винтовку, - предложил капитан. - Где она?
- Какую винтовку? - переспросил он. - В реке моя двустволка.
Уже под утро арестованного вместе с тремя другими увезли в городскую тюрьму. Когда Козинского подсаживали в машину, он обернулся, увидел Молчанова. Тот стоял спиной к нему. И снова, как в первую встречу, браконьер одарил лесника тяжелым, ненавидящим взглядом.
Весть обо всем случившемся в Саховке с необыкновенной быстротой облетела десяток лесных станиц и поселков, где проживал не один грешник. И все, у кого рыльце в пушку, удивлялись:
- Из-за каких-то оленей - тюрьма?
Удивление это чаще было наигранным. Знали, что есть закон о браконьерстве. Но были и несведущие. Во всяком случае, и те и другие происшествие это, как говорится, намотали себе на ус.
Лесники и зоологи могли заняться другим полезным делом, тем более что весна разохотилась и уже зашагала вверх на перевалы. Туда же пошли и дикие звери.
Глава четвертая
ТРЕУГОЛЬНЫЙ ВЫРЕЗ НА ЗВЕРИНОМ УХЕ
1
Удивительное создание природы - живой цветок!
На коричневом фоне прошлогодней лесной подстилки и мертвой, тронутой тлением, травы поутру, едва солнце скользнуло в лес, вдруг вспыхнула фиолетовая звездочка с маленькой зеленой салфеткой на тонкой шейке. Первый живой 'рабочий' листик.
Три ярких красновато-фиолетовых лепестка вокруг бело-зеленой чашечки, где вся премудрость бытия - тычинки и пестик, едва заметные для глаза. И легонькая беззащитная ножка, опушенная седыми ворсинками. Вот и весь кавказский цикламен, всплеск радости, опередившей устойчивое тепло.
За один день цветы высыпали тысячами, миллионами. И вчера еще суровый и мрачноватый пейзаж изменился на глазах. Какой уж там холод, если на лесной подстилке ковер фиолетовых цветов!
Но солнце зашло, на горы снова тяжело опустилась морозная темь. Цикламены не испугались ночи. Они прижались у самой земли, нагретой за день, и земля развесила над цветами теплый слой пара, защитив их от недружелюбных выпадов изменчивой погоды. Утром взошло солнце, и снова ожили фиолетовые звездочки. Ветер разнес их сладковато-нежный запах.
Саша с Архызом на поводке пошел наверх. Зоолог поручил ему отыскать удобный пост около известных звериных троп, по которым из низовых долин начали двигаться к перевалам олени, косули и серны. Только в это время их можно пересчитать.
Молодой лесник шел среди цветов, останавливался, чтобы сорвать то одну, то другую приглянувшуюся ему красавицу. Цветы пахли настоящей весной. В запахе их несомненно было что-то колдовское, потому что именно в этот час и в эти минуты Саша вдруг вспомнил Таню Никитину, живо представил ее чистое, милое лицо и жест, которым она прекрасно-небрежно откидывает со лба упавшую прядку волос. Таню, которая давно знает о его любви и сама, кажется, уже не мыслит жизни без Саши.
Ведь так давно не виделись! Пожалуй, с того декабрьского дня, когда оба оказались на совещании инструкторов по туризму. Собственно, молодому Молчанову там нечего было делать, но Котенко вызвал и его, а потом, когда увидел их с Таней рядышком, хитро улыбнулся. Об этой дружбе со школьной скамьи знали все. И пожалуй, все считали, что Сашу и Таню водой не разольешь. Такая дружба известно чем кончается.
Та недолгая, трехчасовая встреча позволила им задать друг другу всего по тысяче вопросов, ну, может, и не по тысяче, а меньше, однако все эти вопросы касались главным образом жития-бытия, планов на будущее и разных справок о семейных делах. На самое главное слов так и не хватило. Если между ними что и было сказано на этот счет, так лишь взглядами, улыбками, недомолвками.
У Саши никогда не болело сердце; счастливый, он даже не знал, где оно у него точно находится. Но вот сейчас, когда остановился посреди цветущей поляны и поднес к лицу букетик нежно пахнущей мелкоты, то вдруг впервые почувствовал особенную щемящую тоску и мгновенно возникшую боль в левой стороне груди.
Где ты, Таня?.. Как живешь? И помнишь ли?..
Знал по письмам, что она в своей Желтой Поляне, с семьей, с больным отцом; знал о ее работе на местной турбазе, она обо всем этом писала, и он ей писал. Но ведь то письма, листки, не более.
Саша еще раз вздохнул, подкинул цветы на ладони, и они рассыпались, упали.
Немного погодя стали взбираться на кручу. Сапоги заскользили на мокрой листве, под ней лежал слой льда.
Вскоре очутились на верху широкого хребта, покрытого дубовым лесом. Пошли вдоль него. С обеих сторон лежали долины, забитые черным лесом и скальными выступами. Но видимость была плохой, пришлось подняться выше.
Тут сделалось холодней, свободней дул морозный ветерок, настывший над верховыми снегами. Саша надел перчатки, запахнул расстегнутую куртку, глубже натянул меховую ушанку. Вот тебе и цикламены...
Он шел пока без плаща, с большим рюкзаком, где лежал и плащ, и клочок брезента вместо палатки. На поясе у него висел отцовский косырь в кожаных ножнах, поперек груди - карабин, на который он, тоже по- отцовски, клал руки, походка была неторопливой, как у всех, кто усвоил горскую манеру ходить.
Архыз выступал чуть сзади.
Как хотелось ему побегать, поискать какой-нибудь забавы среди неисследованных скал, поваленных стволов, подтаявших наносов снега! Но еще в начале пути, сделав две-три осторожных попытки вырваться, Архыз понял, что его желание неисполнимо, и смирился. Вскоре путь им преградила скалистая высотка с редким пихтарником, и Саша обрадованно полез на нее.
С бокового уступа просматривались обе долины.
- Пришли, Архыз, - сказал Саша.
Каменная стенка с неглубокой нишей послужила им защитой от верхового ветра. Две крестовины впереди образовали опору для полотнища, ветки пихтарника устлали пол - и вышло приличное временное стойбище.
- Теперь - тишина, Архыз, если ты хочешь, чтобы я тебя и дальше брал с собой. Ложись и замри.
Он потрепал собаку по ушам, Архыз лег, и Саша тоже лег, поднял бинокль, осмотрел обе долины, но скоро понял, что еще рано. Достал из рюкзака 'Одиссею капитана Блада' и притих над книгой.
И все-таки не Саша со своей оптикой, а дремуче-первобытный Архыз первым заметил движение в нижних лесах. Не увидел - скорее почувствовал, наставил уши и сделал носом настораживающее 'фух!'.
- Ты что? - оглянулся Саша.
Архыз не сводил внимательных глаз с левой долины. Саша поднес бинокль и, не отрываясь от него, погладил Архыза.
- Молодец. Пять за чутье. Теперь тихо...
Среди черных дубов мелькали светлые тени. Шли оленьи стада.
2
Их движение нельзя определить как переход в чистом смысле этого слова.
Олени просто паслись, хотя, в общем-то, потихоньку уходили с нижних, небезопасных долин в верхние, где было тише и глуше.
Отощавшие, с белесо-желтой, клочками свалявшейся шерстью, с темными от налипшей грязи ногами, они выглядели довольно жалко.
