мучительным, она ходила за ним тенью, караулила у калитки и немедленно тащила домой, мыла, чистила и кормила, кормила, кормила, вздыхая от жалости, когда сын плохо, как ей казалось, ел. Или вскакивала среди ночи и стояла над его постелью, если он вдруг ворочался, а еще хуже - стонал, увидев во сне что-нибудь сказочное и страшное.
Не будем к ней строги: Саша один у Елены Кузьминичны, да и то не рядом, а по воле отца за горами, и видела она сына слишком уж редко.
Прошел и этот счастливый, ужасно быстрый последний месяц в родительском доме. Саша раздался в плечах, побелел, лицо у него округлилось, то есть сделался он таким, каким и хотела видеть его мать: здоровым и счастливым. И тогда наступил день отъезда.
Самур вертелся около Саши, преданно засматривал ему в глаза и откровенно грустил. Он подбегал, терся о новые брюки юноши и после этого демонстративно отходил к калитке. Намек был настолько прозрачный, а морда Шестипалого настолько зовущей, что Саша не вытерпел и, улучив минуту, бросился на улицу, а оттуда к реке, через кладки - и в лес. Самуру только этого и хотелось. Ну с кем еще побегаешь? Не с Егором Ивановичем же!
Последняя прогулка перед расставанием была недолгой. Они только успели добежать до лесной возвышенности, где между камней в тайнике у Саши лежал отличный вязовый лук и стрелы с наконечниками из пулевых оболочек. Лук этот он сделал, еще когда ходил в шестой или в седьмой класс, пользовался им и в восьмом, и в девятом, но уже не на виду у всех, а в глубокой тайне, потому что ему по возрасту скорее пристала бы ныне шестнадцатикалиберная 'тулка', а не эта детская забава. И все-таки он не выдержал, достал из тайника свое детское оружие и на глазах у Самура врезал в белый круг на скале одну за другой четыре стрелы. Чокнувшись о камень, они со звоном гнулись и падали, Самур подхватывал их и галопом относил Саше. Ему очень нравилась эта безобидная игра, и он продолжал бы ее до самого вечера, но нашему Робину Гуду пришлось опустить лук, потому что из поселка донеслись крики матери, уже беспокоившейся, куда это запропастился Саша.
- Надо топать, - сказал он Самуру.
Лук и стрелы пришлось запрятать. Сделал он это с особой тщательностью. Когда еще придется!..
Не будем описывать сцену прощания. Как обычно, не обошлось без слез и бесконечных уговоров беречь себя, не делать того и другого. Причем как-то так случилось, что все самое важное, с точки зрения Елены Кузьминичны, она за истекший месяц высказать не успела и теперь с болезненной торопливостью советовала, уговаривала, приказывала и все пугалась, что забудет что-нибудь такое, без чего Сашеньке станет очень трудно. И все старалась дотронуться до него, погладить, прижаться к нему. Она уж вовсе было расстроила парня, но тут Егор Иванович обнял жену за плечи, сказал: 'Целуйтесь', а потом отвел ее в сторону.
Машина тронулась. Мать, конечно, плакала. Саше стало не по себе, он сжал зубы, а сам махал рукой и тут только вспомнил, что с отцом-то так и не успел... Вскочил в кузове, широко расставил ноги и закричал:
- До свидания, ба-тя!
Батей он никогда Егора Ивановича не звал, но это слово отчетливо выкрикивалось, куда лучше, чем холодноватое 'отец' или слишком уж сентиментальное 'папа'.
До поворота Саша успел заметить, как отец махнул ему и как слабо подняла руку мама. Машина вильнула, и он плюхнулся на свои вещи.
Через два дня Саша деловито оправлял свою постель в интернате. Последний год...
Скоро после начала занятий школу, как теперь принято и узаконено, послали собирать виноград в один из черноморских совхозов, и Саша Молчанов вместе со сверстниками начал радостные сборы. Как же, поездка к морю, винограда вволю и, вдобавок ко всему, нет уроков. Куда уж лучше! Но тут ему передали, что зовет Борис Васильевич, и он, недоумевая, пошел к учителю географии, который находился, как сказали, у самой директрисы.
Борис Васильевич был черный, 'цыганистый', он ухитрился сохранить и к сорока трем годам что-то юношеское и удалое - веселую походку, неожиданные словечки, резкие движения, блеск в глазах и даже озорную улыбку, когда предстояло сделать что-нибудь отчаянное, заманчивую 'акцию', как он любил говорить.
И сейчас Саша заметил на худощавом лице учителя это самое настроение, но он подавил его и стал серьезным, как и строгая директриса, которая сидела тут же за своим столом. Наверное, она все-таки переживала, ведь учебный план нарушался, а сказать ничего нельзя, потому что виноград - это виноград и, кроме учебы, у всех питомцев и у нее самой есть еще гражданские обязанности, которые... Ну, в общем, известно, как расценивается неповиновение приказу районо; оснований для особой радости у директрисы не имелось.
Борис Васильевич кашлянул в кулак и сказал:
- Мы решили, - тут он коротко глянул на директрису, и та наклонила голову, соглашаясь, - мы решили, Александр Молчанов, поручить тебе особое задание и освободить от поездки на трудовой фронт. От этого задания зависит, если угодно, честь школы.
Седая голова директрисы еще чуть-чуть наклонилась.
- Садись. Дело вот в чем. Мы давно задумали собрать в Желтой Поляне воинов Советской Армии, которые отстояли Кавказ от немцев. Время пришло. Недавно школа разослала приглашения. Много приглашений. Надеемся, что ветераны войны отзовутся и приедут. Тогда мы вместе с ними пройдем по местам, где шли великие битвы, по перевалам Западного Кавказа. Ты понял?
Саша сказал 'да'. Чего ж не понять. Только что это за особое поручение?
- Вероятно, придется заранее подготовить маршрут, - продолжал географ. - Для этого тебе - слушай внимательно! - придется отыскать Егора Ивановича, передать ему вот этот пакет, - он приподнял над столом конверт, - а если возможно, то и пройти с отцом по маршруту, не позже пятнадцатого спуститься сюда, чтобы мы могли изучить заявленный маршрут, подготовить базы для ночлега и все такое. Я постараюсь встретить вас у одного из перевалов. Место свидания - ну, скажем, приют Прохладный. Время... Давай обсудим время. Если пятнадцатое?
Саша кивнул. Можно и пятнадцатого. Он только спросил:
- А когда ветераны?..
- Они приедут не позже двадцатого. Мы отзовем из совхоза всех наших лучших учеников-краеведов и сделаемся проводниками и участниками знаменательного похода.
- А ветераны, они здорово древ... - Саша прикусил язык и быстро поправился: - Они смогут подняться?
- Приедут - увидим. - Борис Васильевич не улыбнулся. Сам-то он тоже ветеран. - Еще вопросы?
- Когда идти?
- А ты хочешь идти, а не ехать?
- Отца в Камышках не будет. Но я знаю, где его отыскать.
- Темплеуха?
- Да.
- Тогда, конечно, есть смысл идти по горам. Может, тебе дать попутчика, чтобы не скучно?
- Не надо. Я быстро.
- Быстро, но осмотрительно. Впрочем, до первого перевала ты можешь пройти с туристами, а уж там...
- Я ходил в одиночку, Борис Васильевич. Дорогу туда знаю. Правила тоже.
- Ну, тогда... - Учитель посмотрел на директрису.
Она поднялась и протянула руку.
- Желаю тебе, Саша, удачи. Помни, дело серьезное, честь школы.
Он осторожно пожал руку. И разговор, и рукопожатие убедили его, что поручение действительно серьезное.
Когда Саша кончал сборы, в интернат заглянул Борис Васильевич. Он проверил Сашин рюкзак, одежду. Похлопал по плечу и вдруг сказал:
- Самый большой привет отцу. Как он?
- Ничего, - сказал Саша. - В форме.
