Он вздохнул, поднял голову и осмотрел лесок, заросшую кустами поляну, каменный гребень, за которым круто падала гора. До боли знакомые места.
- Ну, вот тебе и наше военное хозяйство, Александр.
- Хозяйство? - переспросил Саша, не увидев ничего, кроме камней.
- А вот... Там были зимние квартиры, землянки, значит. Ишь, пообвалились, только ямы да гнилой накат. А у самого гребня наши окопы, немцы оттуда наступали, минометы у них во-он там стояли, мы их дважды по ночам в тылу брали. Подкрадемся по лесу - и нема 'эдельвейсов', да еще трубу и мины утянем, по их же порядкам и бьем наутро, будим к завтраку.
- Сюда приведем ветеранов?
- Обязательно, Александр. Передний край обороны Кавказа.
Саша смотрел в оба, глаза у него блестели. Они шли вдоль широкого и пологого гребня, отец показывал извилистые, полузасыпанные траншеи. Он вдруг нагнулся и поднял истлевшую пулеметную ленту, нашел кучу зеленых от плесени гильз, взял в руки, и они рассыпались, только ободки остались. На толстой ветке изуродованного граба Саша заметил почерневшую от времени немецкую каску с характерным обрезом краев. Она висела на ржавой проволоке.
- Это наш ротный умывальник, ребята приспособили.
Увидели блиндаж, где располагался пункт связи. Он уцелел. Возле задней стены стоял столик, а на нем выросли две поперечные полоски земли и песка просыпались сквозь щели в накате, на полосках росла какая-то хилая, светло-зеленая травка, вытянувшаяся в сторону света, к дверям. И этот стол с грядочками, и натеки песка из-за лопнувших досок обшивки, и обрывок обуглившейся бумаги, видно письма, засунутый в свое время в щель стены, все говорило о том, что никто тут не успел побывать с тех далеких, тревожных дней, когда небо гремело над притихшими горами.
- Вот, поди же ты, ни шакал, ни медведь, ни любопытная лисица даже близко не подходят, не говоря уже о косулях и сернах. Чуют дух войны. Такая ядовитость от нее для всей природы!
Егор Иванович присел на лавку в блиндаже и закурил. Произошло чудо. От дыма одной сигареты ожила, затеплела землянка, стала домовитой, как обычное жилье. Чуть поднови ее, вымети, и живи себе сколько надо.
Впрочем, нет, не нужна нам обжитая военная землянка. Пусть остается она как памятник тяжелых лет. Как остались черкесские камни в лесу. Как дольмены далекой эры. Не будем обживать и подновлять военные блиндажи на Кавказе. Есть дела поважней. И повеселей.
Еще одну ночь провели Молчановы на перевалах, они поднялись выше, в зону альпийской растительности, где леса отходят, а прекрасный, многометровый бук начинает даже в затишке стелиться по земле, прижимаемый метелями и холодами в студеное время года.
- Сюда немцы не выходили, - сказал Егор Иванович, - но войска тут тоже стояли, наши ближние тылы, можно сказать. Тогда-то и выбили в горах все живое, чуть ли не последнего оленя перевели. Да еще немцы десанты свои пробовали бросать сюда, те десанты нам множество хлопот наделали. Могилки тут везде разбросаны, теперь не сыщешь, ливнями их сровняло. Разве кто из ветеранов вспомнит, куда опускали друзей-товарищей...
К вечеру они вышли на туристский приют.
Сборные финские домики, поставленные под одну крышу, пустовали. Туристы в это время года ходили уже редко, сезон заканчивался, но постели на приюте были в полном порядке.
И Саша и Егор Иванович знали хозяина приюта. Он пять годов кряду приходил в горы из Желтой Поляны на весь туристский сезон, привязался к месту, да и гостям пришелся, как говорится, ко двору. И уж ничто не могло оторвать его от этой хлопотливой и трудной работы.
- Шастает где-нибудь в ущельях, козочек пугает, - грубовато-ласково сказал про него Егор Иванович. - Вот тут и дождемся нашего Бориса Васильевича, если он, конечно, не забыл про пятнадцатое число. Маршрут для гостей мы, в общем, осмотрели. По-моему, не очень трудный, Александр?
- Только гребень тот... - Саша боялся, что не каждый найдет в себе смелости пройти по острому лезвию каменного ножа.
- Вообще-то правильно: ветераны - люди старые, больные, можно провести низом, чтобы не утруждать. Но только, я думаю, не испугаются они и гребня. Как взыграет ретивое, как вспомнят, так не удержишь, вот посмотришь, взовьются по тому опасному месту и на исторические высотки непременно подымутся.
Далеко у реки замаячила одинокая фигура. Человек нес на спине огромный пук сухого плавника, перехваченного ремнем. Саша пошел навстречу, заранее улыбаясь. Хозяин лесной гостиницы Александр Сергеевич, его тезка, изволил припожаловать. Егор Иванович сидел у костра и усмехался в усы.
Заведующий приютом свалил плавник, снял с шеи ремень от бинокля. Не здороваясь, сурово нахмурясь, сказал в пространство:
- Ходють тут всякие по горам, нет, чтобы пожалеть старика, самим о дровах позаботиться... Носи им, горб утруждай. Здорово, что ли. Ты живой еще, Егор? Не съели тебя волки-рыси?
Он подошел к Молчанову и толкнул его коленом.
- Вот возьму карабин, да прикладом! - в том же тоне ответствовал Егор Иванович и поднялся. Ростом одинаковые и одетые одинаково, они близко глянули друг на друга, прищурились и вдруг обхватили ручищами за плечи, обнялись крепко, до хруста в костях.
- Есть еще порох в пороховницах! - весело говорил Егор Иванович, пошлепывая по плечам друга.
- Да и ты железный человек, - потеплевшим голосом отозвался Александр Сергеевич. - Ну, здорово еще раз и ты, сынок. Каким ветром в наши края?
Был Сергеич широк в плечах, но немного худоват с лица и телом, да, конечно, постарше Молчанова годами. Ходил он уже сутулясь, плечи выставлял вперед, а на лице его, заросшем рыжеватой щетиной, все время бродила насмешливая улыбка. Видать, любил он послушать шутку, и сам не прочь был разыграть кого угодно. В общем, веселой души человек.
Не дожидаясь ответа на свой вопрос, Сергеич продолжал:
- А я как раз, грешник, шел и, само собой, думал, с кем бы мне стопочку опрокинуть. До того одиноко на приюте, только хмельным делом и заниматься. Вот и наскулил себе приятелей. Ты, я вижу, с фляжечкой, Егор?
- Есть маленько, приберегли для тебя, знаем, какой забулдыга ведает здешним приютом. И как ему доверили высокий пост, ума не приложу! Тысяча семьсот метров над уровнем моря! Подумать только, куда вознесся!..
Трезвость Сергеича в Желтой Поляне давно стала присказкой. В рот не брал хмельного. А поговорить на эту тему, подразнить страсть как любил.
- Дак ведь кто назначил-то, он и сам не прочь. Рыбак рыбака...
- Постреливаешь небось, старый грешник?
- Без ружья сижу, Егорушка. Не так соблазнительно, когда вокруг тебя козы прыгают.
- А бинокль чего ради таскаешь? Высматриваешь туров?
Сергеич оглянулся по сторонам, словно боялся лишних свидетелей, и сказал, заговорщицки понизив голос:
- Потешные картины рассматриваю. У меня за рекой медвежья берлога имеется и полный двор детишек. Интересуюсь ихней жизнью. Близко-то не подхожу, спугнуть боюсь, а в бинокль хорошо вижу. Медведка, стало быть, взрослая, два годовика и, само собой, малыш. Хороводы водят, играют. Потеха!
- Водил бы своих туристов на представление, по двугривенному с носу. Экзотика, они это любят.
- Что ты, Егор! Никому ни слова! Выследят, тогда удержу не будет, так и присохнут к берегу, а медведку, само собой, спугнут. Я и сам хожу, когда никого нет, чтобы не увязались. Это только тебе да Сашке твоему по дружбе открылся.
- Где берлога, Александр Сергеич? - не утерпел Саша.
- Во, видал? Уже взыграло. Нет, Сашка, не пущу! Тебе скажи, ты другому, третьему, и пропала моя панорама. А так вот уже два годика потешаю сердце и косолапым жизнь не ломаю. Ты ж не утерпишь, - уже мягче, понемногу сдаваясь, сказал он.
Саша поднял левую руку, сжал пальцы в кулак, один мизинец выставил. Это означало мужскую верность слову.
- Ладно, кореш, уважь парня. Он никому. Видел, какой у них знак имеется, у молодежи-то?
