на огромное плато, окруженное голыми вершинами.
Всхолмленное нагорье, пологие склоны возвышенностей, плоские высокогорные долины с едва заметными ручьями, из которых внизу получаются свирепые, полноводные реки, наконец, обширные поляны среди зарослей лещины, падуба, березки и боярышника - все это стоверстное пространство недалеко от главного перевала покрыто удивительной травой. Шелковистый мятлик, стройный вейник, сладкий шафран, мельчайший, сочный пырей и еще десяток разных трав создают летом ковер из множества оттенков зелени - от густой, почти черной в низинах и вблизи снежников до нежно-салатной на осыпях и каменистых почвах. Густота травы в высокогорье совершенно необычайна. Субальпийские и альпийские луга пружинят под ногой, трава сбивается к осени в войлок, она похожа на хороший, постоянно подсеваемый газон в городском парке, где за травой ухаживают, поливают ее и охраняют, выставляя таблички: 'Не ходить!' Но только лучше, чем в парках.
Среди густейшего луга отвоевывают себе право на жизнь сотни самых разнообразных цветов. Колокольчики, васильки, крокусы, белые ромашки величиной с чайное блюдце, миллионы анютиных глазок всех мыслимых цветов и оттенков, желтые лютики, красавицы примулы, горделивые, в рост человека, бархатистые лилии, столь же красивые, как и ядовитые, - все они вместе создают картину удивительной, райской красоты, соревнуются между собой в благоухании, цвете, росте, бросаются в глаза, громко заявляя о себе: 'Смотрите, как мы прекрасны!'
Создавая альпику, природа продумала каждую деталь.
Она так подобрала растения, что высокогорные луга цветут от весны до поздней осени. Первые цветы - анемоны - распускаются еще рядом с тонким, подтаявшим снегом, сезон тепла закрывают бессмертники, чтобы в последний раз приветствовать низкое, захолодавшее солнце и принять на свои лепестки ранний, ленивый снег осени. Все время что-нибудь зеленеет на этом лугу, и к осени, когда леса и степи теряют окраску и лист, животные в субальпике могут еще некоторое время раздобывать сочный стебель и по- летнему хрусткую, сладкую траву.
Природа рассеяла по каменным гольцам среди зеленеющих лугов привлекательные солонцы, чтобы четвероногое, шустрое население гор могло полакомиться солью после сладкого и сочного разнотравья. Она проложила по высокогорью ручьи с холодной водой, вытекающей из-под ледника Кушта и подземных галерей известнякового массива. Она разбросала по склонам красивейшие лесные колки из березы и мелкого бука, чтобы в ярую августовскую жару дать тенистую прохладу всем, кто в ней нуждается.
И только одно позабыла сделать природа - проложить в субальпийский рай удобные тропинки и подходы. Не предугадала, что люди погонят сюда из степей десятки тысяч домашних животных. В первые дни творения не возникало нужды для подобного перегона. Всего хватало и в степи и на горах.
Таковы кавказские пастбища, куда бежала Монашка.
Этой ночью на горы не опустился туман, но облака затянули небо, и потому темень сделалась особенно густая.
Запах домашнего хлева скоро достиг чуткого носа Шестипалого и взволновал его. Он как-то незаметно отстал от волчицы, стал сбиваться с пути и путаться. Очень не хотелось идти в ту сторону, где когда-то овчар нес свою безупречную службу. Он волновался, прошлое опять захватывало его. Монашка заметила неладное, вернулась и тоже сбилась с пути. Они постояли на месте... Волчица тихо заскулила. Самур явно отлынивал от охоты, на которую она так надеялась.
Невдалеке лениво лаяли собаки, мычали бычки. Кто-то звенел подойником, пахло резким скотским духом, молоком, навозом. Самур задрал морду и старательно внюхивался в эти полузабытые запахи, знакомые ему с первого дня рождения.
Волчица могла пойти на охоту и одна. У нее хватило бы ловкости и смелости для нападения в одиночку. Но она определенно не хотела идти без Самура. Покружив около него, она вдруг легла, и такая обреченность, такая покорность судьбе появилась в ее позе, что Шестипалый забеспокоился и, наверное, впервые особенно остро понял свою обязанность: заботиться о пище для Монашки.
Решительно фыркнув, Самур побежал в темноту. Мгновенно вскочила и Монашка, но, когда догнала, Самур неожиданно зарычал. Она поотстала, еще не понимая приказа. Снова догнала его, и снова он сердито зарычал, сделав при этом движение, будто хотел куснуть. Волчица тоже огрызнулась, но все-таки послушалась и отстала. Покружившись, она легла, выставив уши и напряженно вслушиваясь в темноту.
Залаяла, залилась какая-то собачонка, еще один, более внушительный собачий бас достиг ушей волчицы. Она вскочила, забегала туда-сюда. Неожиданно все стихло. И долго никакие звуки не нарушали тишины ночи. Монашка взволнованно ждала. Уши ее сторожко подрагивали.
Вдруг почему-то с противоположной стороны послышался топот тяжелого тела, запаленное дыхание. Волчица прижалась к земле, а когда прямо на нее из темноты вырвался взмокший от страха, смертельно напуганный красный бычок, она молнией бросилась на него и прикончила за одну минуту.
Самур лежал в пяти шагах, вывалив язык. Он сделал свое дело.
Все произошло достаточно просто. Овчар явился к загону, сторожевые собаки узнали своего и пропустили пришельца. Тогда Шестипалый отбил от стада одного бычка и угнал в луга, стараясь сделать круг побольше. Он повел жертву к тому месту, где ждала волчица.
Монашка пировала на теплом растерзанном теле, а Самур лежал, полузакрыв виноватые глаза. Он испытывал странную неудовлетворенность собой. То, что было сделано, беспокоило и смутно тревожило овчара. Поступок ущемлял его достоинство. Конечно, Самур не умел думать, а тем более рассуждать, но состояние его в эту ночь нельзя было назвать спокойным. Он страдал. Несмотря на голод, он так и не дотронулся до украденного у людей мяса.
Лишь под утро, когда настало время уходить из опасного места и когда Монашка еще раз принялась за еду, он не выдержал и тоже стал есть, сперва лениво, как будто нехотя, а потом все азартней и ловчей. Под конец, отрывая куски мяса, Самур грозно рычал.
Он все больше и больше становился зверем.
Они ушли, отяжелев от еды.
Когда пастухи средь бела дня по вороньему скопищу и гвалту отыскали останки пропавшего бычка, их удивлению не было предела: на илистом участке земли хорошо отпечатались следы хищных лап. Те, что были поменьше, принадлежали, бесспорно, волку: два средних пальца на лапах выступали впереди остальных. Но другой след принадлежал собаке, округлый отпечаток лап говорил сам за себя.
- У него шесть пальцев, ребята! - воскликнул опытный следопыт.
- Помните, был у нас такой, Самуром звали? - сказал другой пастух.
- Ну, то давно. Его ж Тихон подарил леснику, что из Камышков. Далеко уехал, с лесником теперь ходит. Отличный был пес!
- Какой только твари не бывает на свете! - глубокомысленно произнес старший, и все они еще посудачили на эту тему, покурили, а заодно и решили, что бычок отбился сам и что следы на илистом грунте отпечатались не в одно время, а в разное. Видно, раньше тут пробегала собака, а потом уже волк зарезал бычка. Все согласились. Какое ни на есть, а объяснение. И сели писать акт. Тем более, что они спешили с гор в родные степи.
Монашка и Самур в это время отсыпались под кучей валежника на сухом холмике в лесу.
С буков сыпались неслышные листья. Осень. Грустная тишина.
Глава шестая
МЕСЯЦ ПАДАЮЩИХ ЛИСТЬЕВ
1
- Э-э! - воскликнул Александр Сергеич, привлекая внимание своих гостей. - Никак, туристы топают ко мне!
Саша приставил ладонь к глазам. Раннее утреннее солнце пустило яркие лучи параллельно земле - и все вспыхнуло, ослепило. Ничего не видно. Егор Иванович поднял бинокль и долго рассматривал цепочку фигурок, подымающихся из небольшой впадины на плато. Шесть человек. Для туристской группы мало. Возможно, неорганизованные, 'дикие', как зовут в горах предприимчивых туристов, совершающих переходы на свой страх и риск. Обычно это спортсмены, отлично знающие горные условия.
Группа подошла ближе, теперь их увидел и Саша. Когда солнце, приподнявшись над вершиной, выхватило людей из тени, он отчетливо заметил, как блеснули очки у впереди идущего. Что-то очень знакомое в походке, фигуре. И эти очки...
- Борис Васильевич идет! - закричал он и бросился навстречу.
- Ну, аккуратист! - одобрительно сказал Молчанов. - Обещал пятнадцатого, и вот пожалуйста, как
