нести в себе смерть. Они зажимают руками уши, они избегают речей и песен, в которых может быть зашифрована смерть - как в бутылочке с аспирином, отравленным психопатом-маньяком. Всякое новое слово. Все незнакомое и непонятное - все находится под подозрением, все таит в себе опасность. Всего этого следует избегать. Гарантия против коммуникации.
И если это действительно заклинание на смерть, магическая формула, значит, есть и другие такие же. Если я знаю про песенку на странице 27, значит, узнает и кто-то еще. Тем более что я далеко не самый сообразительный в этом мире.
Сколько еще пройдет времени, прежде чем кто-то внимательно разберет эту баюльную песню и составит еще одну вариацию, и еще одну, и еще? И каждая следующая будет сильнее предыдущей. Пока Оппенгеймер не изобрел атомную бомбу, никто и не думал, что такое возможно. Теперь мы имеем атомную бомбу, и водородную бомбу, и нейтронную бомбу, и ученые по-прежнему трудятся над созданием новых видов оружия. Нас принуждают к новому кошмару.
Если Дункан мертв, эта была необходимая жертва. Он был моим атмосферным ядерным испытанием. Моим Тринити. Моей Хиросимой.
И все же: Палмер из копировального отдела уверен, что Дункан у верстальщиков.
Дженкинс из цеха верстальщиков говорит, что Дункан, должно быть, в редакции искусства.
Хавли из редакции искусства говорит, что он в библиотеке.
Шотт из библиотеки говорит, что Дункан в копировальном отделе.
Это то, что сходит здесь за реальность.
Специальные службы в аэропортах заботятся о безопасности пассажиров. Представьте, что будет, когда в мир просочится баюльная песня: в библиотеках и школах, в театрах и книжных магазинах. Везде, где распространяется информация, будет дежурить вооруженный спецназ.
Радио - и телеэфир станет глухим и пустым, как публичный бассейн при эпидемии полиомиелита. Транслировать будут только редкие правительственные обращения. Только выпуски тщательно перепроверенных новостей и музыку. Всякую музыку, книгу или кино будут сначала испытывать на животных или на добровольцах, прежде чем выпускать их в широкие массы.
Вместо защитных хирургических масок люди будут носить наушники, которые будут давать им постоянную и ненавязчивую защиту в виде безопасной музыки или птичьего пения. Люди будут платить за 'чистые' новости, за 'безопасную' информацию и развлечения. Представьте, что книги, и музыка, и кинофильмы - все будет тщательно фильтроваться и гомогенизироваться, наподобие того, как сейчас проверяют и подвергают соответствующей обработке молоко, мясо и кровь. Товар сертифицирован и одобрен. Пригоден к употреблению.
Люди с радостью откажутся от большей части своей культуры, лишь бы быть на сто процентов уверенными, что те кусочки, которые все же до них дойдут, будут чистыми и безопасными.
Белый шум.
Представьте мир глухой тишины, где любой звук определенной громкости и продолжительности, способной вместить убийственное стихотворение, будет объявлен вне закона. Никаких больше мопедов и мотоциклов, никаких газонокосилок и реактивных самолетов, никаких электрических миксеров и фенов. Мир, где люди боятся слушать, боятся услышать что-нибудь такое за шумом уличного движения. Ядовитые слова под прикрытием громкой музыки, играющей у соседей. Представьте все нарастающее сопротивление языку. Никто ни с кем не разговаривает, потому что никто не решается слушать.
Блаженны глухие, ибо они унаследуют землю.
И неграмотные. И отшельники. Представьте себе мир - мир затворников.
Еще одна чашка кофе, и мне пришлось срочно нестись в туалет отливать. Хендерсон из внутренних известий ловит меня в сортире, когда я мою руки, и что-то мне говорит.
Это может быть все, что угодно.
Я сушу руки под электрической сушилкой и кричу ему, что ничего не слышу.
- Дункан! - кричит Хендерсон. Перекрывая шум воды и гудение сушилки, он кричит: - У нас два мертвых тела в гостиничном номере, и не понятно, надо давать это в новости или нет. Нам нужен Дункан, чтобы он разобрался!
Наверное, именно это он и сказал. Здесь слишком шумно.
Глядя в зеркало, я поправляю галстук и провожу пятерней по волосам. Отражение Хендерсона маячит рядом. Я могу на одном дыхании прочитать вслух баюльную песню, и уже к вечеру он навсегда исчезнет из моей жизни. Он и Дункан. Мертвы. Проще простого.
Но вместо этого я задаю вопрос: можно ли носить синий галстук с коричневым пиджаком.
Глава восьмая
Когда полицейский врач приехал на место, он первым делом позвонил своему брокеру фондовой биржи. Этот полицейский врач, мой друг Джон Нэш, быстренько оценил ситуацию в номере 17F в отеле 'Прессмен' и распорядился продать все свои акции 'Стюарт-Вестерн Технологиз'.
- Да, меня могли попереть с работы, - говорит Нэш, - но за те три минуты, пока я звонил, два мертвеца на кровати вряд ли бы ожили, и вряд ли им стало бы хуже.
Потом он звонит мне и спрашивает, не хочу ли я дать ему пятьдесят баксов за интересную дополнительную информацию сверх официальной. Он говорит, что если у меня есть акции 'Стюарт-Вестерн', надо срочно от них избавляться, а потом он ждет меня в баре на Третьей, что рядом с больницей.
- Господи, - говорит Нэш по телефону, - эта женщина - просто красавица. То есть была красавицей. Я не знаю, был ли там Тарнер. Тарнер это мой партнер. - Он вешает трубку.
Согласно последним сводкам по котировке ценных бумаг, акции 'Стюарт-Вестерн' уже можно спускать в унитаз. Должно быть, новость про Бейкера Льюиса Стюарта, основателя компании, и про его молодую жену Пенни Прайс Стюарт уже просочилась.
Вчера вечером, в семь часов, Стюарты поужинали в 'Чешской кухне'. Вес это очень легко разузнать, подмазав консьержку в отеле. По словам официанта, обслуживавшего их столик, они заказали рисотто с семгой и грибы 'Портебелло'. Из чека не ясно, кто брал грибы, а кто - рис. Они выпили на двоих бутылку черного 'Пино'. Кто-то взял на десерт творожный торт. Оба выпили кофе.
В девять вечера они поехали на вечеринку в галерее Чемберс, где, по свидетельству очевидцев, переговорили со многими из присутствующих, в том числе - с хозяином галереи и с архитектором, который занимается перестройкой их нового дома. Каждый выпил еще по стакану вина.
В десять тридцать они вернулись в 'Прессмен-отель', где проводили медовый месяц. В номере 17Р.
Администратор отеля говорит, что они сделали несколько телефонных звонков между половиной одиннадцатого и полуночью. В двенадцать пятнадцать они позвонили дежурному по этажу и попросили разбудить их в восемь утра. Дежурный по этажу говорит, что они заказали в номер кассету с порно.
На следующее утро, в девять часов, горничная обнаружила их обоих мертвыми.
- Эмболия, я бы сказал, - говорит Нэш. - Лижешь девочке одно место, вдуваешь ей туда воздух или пялишь ее слишком рьяно... в общем, и так, и этак, может так получиться, что ты запузыриваешь ей в кровь воздух и пузырьки постепенно доходят до сердца.
Нэш огромный и грузный. Здоровенный детина в теплом тяжелом пальто поверх белого халата. Он в своих неизменных белых ботинках, и когда я вхожу в бар, он уже ждет меня у стойки. Положив оба локтя на стойку, он ест сандвич из булки с говядиной, густо политый горчицей и майонезом. Он пьет кофе без сахара и молока.
Его грязные, сальные волосы собраны в хвост, который горчит на макушке, как чахлая пальмочка.
Я говорю: и чего?
Я спрашиваю, был ли их номер ограблен.
Нэш просто жует свой сандвич, сосредоточенно двигая челюстями. Он держит булку обеими руками, но смотрит мимо - на тарелку с крошками, веточками укропа и остатками картофельных чипсов.
Я спрашиваю, было ли в номере что-нибудь необычное.
Он говорит:
- Как я понимаю, раз они были молодожены, он затрахал ее до смерти, а потом у него приключился сердечный приступ. Ставлю пять баксов, что на вскрытии у нее в сердце обнаружится воздух.
Я спрашиваю, проверил ли он хотя бы по памяти в телефоне, кто им звонил последним.
И Нэш говорит:
- Невозможно было проверить. Не по телефону в отеле.
