Я говорю, что за свои пятьдесят баксов я хочу получить что-нибудь посущественнее его слюнотечении над мертвым телом.
- Ты бы и сам изошел слюной, - говорит он. - Блин, она была просто красавица.
Я спрашиваю, все ли было на месте: ценные веши, часы, кошельки, драгоценности.
Он говорит:
- И все еще теплая, под одеялом. Вполне даже теплая. Никакой предсмертной агонии. Ничего.
Его массивная челюсть медленно движется - он продолжает жевать, глядя в пространство перед собой.
- Если у тебя есть возможность поиметь женщину, которую ты хочешь, говорит он, - и поиметь ее всеми способами, как ты хочешь, неужели ты ей не воспользуешься, этой самой возможностью?
Я говорю, что это будет изнасилование.
- Нет, - говорит он, - если женщина мертвая. - Он с хрустом раскусывает картофельную чипсу. - Если бы я был один... если бы я был один и у меня был бы гондон... - говорит он с полным ртом. - Главное, чтобы потом не обнаружили мою сперму.
Потом он говорит про убийство.
- Не похоже, чтобы ее убили, - говорит он и смотрит на меня. - Или убили его. У мужа очень даже аппетитная задница, если тебя заводят такие вещи. Но - вообще никаких следов. Никаких livor mortis. Никаких натяжений кожи. Ничего.
Как он может спокойно есть и говорить о таких вещах - у меня в голове не укладывается.
Он говорит:
- Они оба голые. Большое влажное пятно на матрасе, как раз между ними. Да, они именно этим и занимались. А потом умерли. - Нэш жует свой сандвич и говорит: - На самом деле она была лучше всех, с кем я трахался в этой жизни... даже мертвая.
Если бы Нэш знал баюльную песню, в мире бы не осталось ни одной живой женщины. Живой или девственницы.
Если Дункан мертв, я надеюсь, что Нэш не поедет на вызов. Может, теперь он всегда будет иметь при себе презерватив. Может, их продают в автомате в сортире у них в участке.
Я говорю: раз уж ты все так внимательно осмотрел, может быть, ты заметил какие-нибудь синяки, укусы, следы от иголок, хоть что-нибудь?
И он говорит:
- Ничего даже похожего.
Предсмертная записка? Может быть, это самоубийство?
- Нет, - говорит он. - Никакой записки. И никаких следов насилия. Как у нас говорят, смерть безо всяких видимых причин.
Нэш переворачивает сандвич в руках и слизывает горчицу и майонез, которые вытекают с другого конца. Он говорит:
- Помнишь Джеффри Дамера. - Нэш слизывает горчицу и майонез и говорит: - Он же не намеревался никого убивать. Он просто думал, что если просверлить дырку в черепе человека и залить туда жидкость для прочистки труб, то он станет твоим секс-зомби. Дамеру просто хотелось, чтобы рядом с ним кто-то был. Кто подчинялся бы ему безраздельно и никогда бы его не покинул.
Итак, что я получу интересного за свои пятьдесят баксов?
- У меня есть только имя, - говорит он.
Я даю ему две двадцатки и десятку.
Зубами он вытаскивает из булки кусок говядины. Кусок мяса свисает ему на подбородок, а потом он запрокидывает голову и втягивает его в рот. Он говорит с полным ртом, не прекращая жевать:
- Ну да, я свинья, я знаю. - Его дыхание пахнет горчицей. Он говорит: - У них у обоих на сотовых телефонах, в истории звонков, последним стоял номер некоей Элен Гувер Бойль.
Он говорит:
- Ты скинул акции, как я тебе говорил?
Глава девятая
Это тот же самый зеркальный комод 'Уильям и Мари'. Согласно надписи на картонной карточке: черная лакированная сосна с инкрустацией и виде персидских сцен, выполненной серебряной позолотой, круглые конусообразные ножки и фронтон, отделанный резьбой в виде ракушек и завитков. Наверняка тот же самый. Мы повернули направо, прошли по узкому коридору, плотно заставленному разнообразными креслами, потом опять повернули направо рядом с буфетом эпохи Регентства, потом - налево у кровати эпохи Гражданской войны, но опять вышли к тому же комоду.
Элен Гувер Бойль проводит рукой по серебряной позолоте, по тусклым придворным персидского шаха и говорит:
- Не понимаю, о чем вы.
Она убила Бейкера и Пенни Стюартов. Она им звонила на сотовые телефоны за день до того, как они оба умерли. Она прочитала обоим баюльную песню.
- Вы утверждаете, что я убила этих людей, спев им песенку? - говорит она. Сегодня она во всем желтом, по волосы у нее по-прежнему розовые. У нее желтые туфли, но на шее по-прежнему - золотые цепочки и яркие бусы. Она, по-моему, переборщила с пудрой. Щеки кажутся слишком румяными.
Я очень быстро выяснил, что это именно Стюарты приобрели дом на Эксетер-драйв. Красивый исторический дом. Семь спален и панели из вишневого дерева на первом этаже. Дом, который они собирались сносить и строить на его месте новый. Планы, которые так разозлили Элен Гувер Бойль.
- О господи, мистер Стрейтор, - говорит она, - вы бы себя послушали!
Мы стоим как раз посреди узкого коридора из громоздящейся мебели, который тянется на несколько ярдов в обе стороны. Дальше, за поворотом, он разветвляется на новые коридоры: кресла впритык друг к другу, притиснутые друг к другу буфеты. За рядами невысоких предметов - кресел, диванов или столов - виднеются ряды бюро и комодов, стены из напольных часов, покрытых глазурью каминных экранов и ширм, секретеров эпохи короля Георга.
Она предложила нам встретиться здесь, где нам никто не помешает, - в огромном, складского типа магазине антиквариата. В этом лабиринте из мебели мы ходим кругами, вновь и вновь натыкаясь на тот же зеркальный комод 'Уильям и Мари' и на тот же буфет эпохи Регентства. Мы ходим кругами. Мы заблудились.
И Элен Гувер Бойль говорит:
- А вы еще кому-нибудь говорили про свою песню-убийцу?
Только моему редактору.
- И что на это сказал редактор?
Я думаю, что он мертв.
И она говорит:
- Вот тебе на. - Она говорит: - Вы, наверное, очень расстроены.
Наверху, на разной высоте, висят хрустальные люстры - мутные и серые, как напудренные парики. Растрепанные провода обвивают тусклые подвесные крюки.
Обрезанные провода, пыльные мертвые лампочки. Каждая люстра - еще одна отрубленная аристократическая голова, подвешенная 'вверх ногами' к потолочной балке. Потолок выгибается сводом, шпренгельные балки поддерживают рифленую сталь.
- Идите за мной, - говорит Элен Бойль. - Тут легко потеряться. Я забыла, с какой стороны растет мох на креслах: с северной или южной?
Она слюнявит два пальца и поднимает их над головой.
Изящные горки рококо, якобинские книжные шкафы, комоды в неоготическом стиле, все - резьба и лакировка, французские платяные шкафы обступают нас со всех сторон. Застекленные шкафчики орехового дерева эпохи какого-то из Эдуардов, викторианские трюмо с высокими зеркалами, шифоньеры в стиле ренессанс. Красное дерево и орех, дуб и черное дерево. Круглые ножки, продолговатые ножки, ножки- кабриолет. За поворотом - новый коридор. Шифоньерки времен королевы Анны. Снова клен серебристый. Перламутровая отделка и золоченая бронза.
Наши шаги отдаются эхом по бетонному полу. Дождь барабанит по стальной крыше.
И она говорит:
