Она молча и сильно рванула его к себе. Ее бледное лицо, застывшие зеленые глаза приблизились и растворились у его лица, а дальше случилось и вовсе невероятное. Илья почувствовал, что тело Полины бессильно сползает вниз (разве тут есть низ, разве тут, черт побери, есть куда падать!), подхватил ее - растрепанную, измученную, в каком-то нелепом халате или рубашке, и услышал ее шепот. Жаркий, бессвязный, сквозь слезы:
- Как ты мог? Ненаглядный мой, мучитель... Я будто чувствовала... Ну как же ты мог так, любимый! У меня сердце весь вечер ныло, ныло... Жив! Ох, люди, милые, жив он! - Полина уже смеялась, и это тоже было непостижимо: как можно одновременно плакать, смеяться и говорить. - Я потом не выдержала... Прилетела в каюту, ничего не понимаю, а там это письмо... Такое глупое и страшное письмо... Ну что же ты молчишь, душегуб?.. Я тогда в рубку. Чтоб ходовые запустить. Может, думаю, успеем... - Полина постепенно затихала. - Лечу, лечу, а тут ты навстречу... Ну что ты молчишь, окаянный?!
Лицо Полины было соленым от слез. И губы тоже. И даже жилка на шее.
Они давно потеряли ориентацию и теперь плыли во тьме, задевая мокрые от росы листья деревьев. С шумом взлетела сонная птица, треснула какая-то ветка, но ни Илья, ни Полина не заметили этого.
Они падали вверх.
Ее тело обжигало Илью. Оно было доверчивым и требовательным, и он задыхался от внезапного зноя, обрушившегося на сонный сад. Казалось, сейчас остановится сердце. Вздрогнет еще раз - и остановится...
Ее отчаянная щедрость вконец ошеломила Илью.
ЗНАКОМЫЙ СИМПТОМ
Он долго и крепко спал. Проснулся в четверть десятого и, решив, что весь день будет отдыхать, отправился в сад.
В кафе, несмотря на поздний час, было многолюдно.
- Брат Илья, - окликнули его с крайнего столика. - Садись к нам.
Он узнал Драгнева и обрадовался. Как-то так получилось, что после прибытия на Станцию Илья с болгарином ни разу больше не встречался.
- Здравствуй, Калчо.
За одним столом с Драгневым сидел Крайнев. Федор Иванович был хмур. Возле его бокала лежала 'пуговица' проектора, над ней дрожал и переливался перламутровый шар голографического объема. 'Запись кончилась, а он даже не замечает', - подумал Илья.
- Редкое зрелище сейчас будет, - лукаво прищурился капитан 'Бруно'. Бой титанов, сражение былинных богатырей... Или же новейший вариант 'Преступления и наказания'. Учтите, Илья, у руководителя Станции тоже солидные полномочия.
- Достоевщина отменяется, Калчо. - Илья наугад нажал несколько клавиш синтезатора. Он понял, что на Станции уже каким-то образом узнали о ночном эксперименте. - Будет дружеский завтрак и краткое объяснение.
- Я отказываюсь вас понимать, - не выдержал Крайнев. Лицо его побагровело от сдерживаемого гнева. - Вы проповедуете благоразумие и осторожность. Вы требуете их от нас, а сами... Тайком! Какие-то гонки с амебами... Да вы хоть представляете, чем это могло кончиться? Для вас, для всех нас. Ну что это за цирк?!
Крайнев сердито ткнул 'пуговицу'. В объеме изображения закипело знакомое желтое варево, и три зловещие черные тени начали смыкать кольцо вокруг крошечной фигурки в скафандре.
- Это не гонки, Федор Иванович, - негромко, но твердо сказал Илья. Какие могут быть гонки? Да мне на этих тварей глядеть тошно. А вот что тайком - виноват. Дело, сами понимаете, рискованное. Не хотелось мне да и не мог я ни с кем из вас делить ответственность. И ожидать две недели тоже не мог. Слишком уж активизировались амебы.
- Ничегошеньки не понимаю, - Крайнев помотал головой, выключил 'пуговицу'.
- Остальные, наверное, тоже? - спросил Илья и протянул руку. - Федор Иванович, позвольте ваш браслет связи. Я объясню сразу всем.
Кратко и четко он изложил цель эксперимента, упомянул о своем 'завещании' с приказом об эвакуации на случай выхода амеб в открытый космос, а в конце сообщения заметил:
- Только не обвиняйте себя в беспечности, друзья. Каждый из нас делает свое дело. Повторяю: Службу Солнца интересует не только гармония личности, но и, прежде всего, гармония общества. А в данном случае и того больше безопасность его. Вы изучаете Окно как явление, в целом. Меня же интересует одна деталь. Насколько оно опасно для людей.
За столом воцарилась тишина.
- Это серьезно... - пробормотал наконец Драгнев и поднялся. - И неожиданно. Никогда даже не задумывался...
Он ушел. Крайнев упрямо покачал головой:
- И все же так нельзя, Илья. Нельзя одному! Мы бы обязательно что-нибудь придумали. Эх, пора Службе Солнца тобой заняться, пора.
Чуть легче стало. Самую малость. Боль вытекает из меня тонким ручейком, а внутри ее море бездонное, просторы немерянные... Мама, ты пришла? Спасибо, мамочка. Посиди возле меня. Нет, нет, только не прикасайся ко мне. А то вдруг и на тебя выплеснется эта проклятая, тоскливая боль. В ней можно утонуть, мама... Четвертый раз, четвертый раз я выплываю, выкарабкиваюсь, выживаю. Это так страшно, что я каждый раз схожу с ума. Не потому, что боль такая острая, нет. И даже не потому, что она безбрежная. Да, да, она не вмещается в моем маленьком теле, ей не хватает клеток, она разливается так широко... Теперь я понимаю, почему о ней иногда говорят беспредельная. Нет ей предела, мама, понимаешь? Но я не потому схожу с ума. Все, что можно описать словами, можно пережить. Меня убивает то, что эта боль качественно иная - _чужая_. Я чувствую это ежесекундно, всеми аксонами и дендритами, всей нервной тканью. Бедная нервная ткань! Она не признает, не принимает, она несовместима с тем, что обрушивает на меня Окно. Это _нечеловеческая_ боль, мама! _Не от человека_!
...Еще отпустило.
Красный свет каюты напоминает кровь, которую сердце как-то умудряется проталкивать в спазматически сузившиеся сосуды. Не хватает только, чтобы главный врач Станции умер от кровоизлияния в мозг... Ты уже уходишь, мама? Ладно. Значит, мне в самом деле лучше... Илюшенька, ангел мой, хранитель! Где же твои большие и добрые руки, которые умеют снимать боль?
Глупая я, глупая! Господи, до чего же глупыми бывают женщины в третьем тысячелетии. Почему я так боялась тебя, милый? Почему? Неужто только из боязни, что ты, узнав правду, отправишь меня с 'Бруно' на Землю? Или я боялась другого? Того неизбежного вопроса, который возникнет, расскажи я всю правду: 'А какая, собственно, связь между хаотической информацией Окна и чужой болью?..' Все! Дальше молчать нельзя. Не могу! Я не знаю, какая может быть связь, здесь все так странно, ответов на этот вопрос тысячи, но у меня нет больше сил... Нет их. Кончились. Будь проклято это Окно и его Боль!
Полина с трудом поднялась.
Ее мутило, перед глазами все колебалось и плыло. Неуверенно ступила раз, другой. Затем, догадавшись, выключила поле гравитации и неуклюже выплыла в коридор. Несколько минут безжизненно висела в воздухе, соображая, где же искать Илью.
'Командная рубка... - подумала наконец. - Если не он... Там всегда есть люди'.
Она вошла так тихо, что ее даже не заметили. За бортом Станции стоял полный штиль - в желтой мгле центрального экрана плавало всего несколько амеб. Однако исследователи, расположившись в креслах, разговаривали именно о Простейших. Крайнев увлеченно доказывал, что, узнав сущность амеб, они фактически определят роль Питателя в этой энергетической системе, а отсюда вытекает...
'Боль вытекает, как вы не понимаете этого', - сцепив зубы, подумала Лоран. Она покачнулась от усталости и боли, тихо позвала:
- Брат Садовник!
Илья обернулся первым, остальные - за ним.
- Что с вами? - вскочил встревоженный Крайнев. Полина жестом остановила его.
- У меня заявление для представителя Службы Солнца. - Она поискала точку опоры, но не нашла и решила сказать все быстро, очень быстро. - Три моих прежних отчета о сеансах приема хаотической информации полностью выдуманы. Каждый раз я чувствовала боль. Огромную, ни с чем не сравнимую, чужую нечеловеческую боль! Если можете, простите мой обман...
Она почувствовала, что падает, но в последний миг Илья подхватил ее на руки. И боль, будто ей,
