- Извини, что без звонка. Знакомься. - Рыжий показал знак сотрудника Эф-Би-Ай. - Слушай, серьезное дело, 'Гуахиро'! Хорошо, что тебя застал. Что-нибудь прохладительное есть? - И Сонни сам раскрыл холодильник, в котором на верхней полке стоял высокий стеклянный кувшин, полный апельсинового сока. - Утром оживляет, ночью убивает, а днем в самый раз! 'Гуахиро', сегодня к вечеру эту жердь, с которой ты встречаешься в библиотеке и шляешься последнее время - ты меня понимаешь? - сегодня вечером его будут брать!
Сонни и 'эфбиайевец' пристально глядели на Рамиро, у которого, к счастью, в тот момент развязался поясок халата.
'Они ждут! Что делать? Думай, Рамиро! Все ломается. Думай! Он уже, наверное, внизу. Горит! Думай, Рамиро! Он свой! Как же вышел на маня? Надо спасать! Завалюсь и сам...'
- Извини! Я не могу за него быть в ответе. Наркотики? Контрабанда? Мокрое дело? Сутенерство? - Рамиро машинально запахивал халат, а под черепной коробкой пульсировало; 'Педро, что делать? Надо выручать! Имею ли право? Да! Поменять бы нас местами. А правила? Дисциплина! Закон! Погорел один... Нет, не имею права! Педро... Как должен поступить коммунист? Ты новый человек...'
- Ни то, ни другое, ни третье! - Сонни поставил на телевизор стакан, покрывшийся мелкими бусинками влаги. - Ну, мы пошли!
'...Коммунист - это тот, кто выигрывает. Фернандес, потом тебе будет поставлен памятник, и я первый положу к нему цветы. Прости, друг!' - Рамиро затянул поясок.
- Погоди, Сонни. Ты молодец! Хорошо, что приехал! По телефону я мог бы и не ответить. Жарко! Что делать? В четыре я с ним встречаюсь...
- Где? - спросил рыжий и поглядел на часы.
- Здесь! В холле отеля!
- Оп! - Сонни довольно крякнул. - Ты куришь дорогие сигары. Угостил бы нас, 'Гуахиро'.
Рамиро полез в ящик стола.
- По телефону утром он сказал, что нуждается в помощи. Вначале просил денег, а теперь... что-то другое.
'Эфбиайевец' молчал. Сонни улыбнулся и тоном старшего распорядился:
- Отделайся! Чтобы после восемнадцати тебя с ним рядом не было. Вечером позвони мне домой. Сегодня интересный бокс по пятой из Нью-Йорка. Буду пить с женой, сидеть у 'ящика' и вспоминать тебя. - Сонни весело хлопнул Рамиро. - Спеши! Уже скоро четыре, 'Гуахиро'. - Он взял из ящичка три сигары 'Ромео и Джульетта', одну протянул рыжему, и они удалились.
...Рауль Луис сидел в той части холла, которая была отгорожена от входа живой стеной из цветов. Рамиро горячо его обнял и тут же остановил себя. 'Чего это я? А если наблюдают? Хорош! Друг, я не могу тебе помочь даже взглядом!'
- Ты извини! Дела. Завтра спешно улетаю в Чикаго. Зоопарк потом...
- У тебя, - Фернандес посмотрел по сторонам, а потом просящими глазами на Рамиро, - у тебя... здесь нет места, где бы мне укрыться на несколько дней? Не спрашивай! Это серьезно. Помоги, будь другом.
Мучительно тяжелыми были эти несколько секунд. Рамиро знал, что ему делать перед дулом пистолета, в море, полном акул, с присосками 'детектора лжи' на теле или когда встретил брата, отрекшегося от него, но сейчас... сейчас он был растерян и собирал всю силу воли в кулак, чтобы не обнаружить себя. 'Помочь открыто - я не могу. Но... чтобы не запачкать себя... Как? А... жизнь только и может торжествовать, если все делать, подчиняясь железным правилам, ею же самой выработанным! Все!'
- Э! Рауль Луис, ты хороший парень. Умный! Но извини! Ты принял меня не за того. Я в эти игры не играю. Так что... извини! - Последнее 'прости' получилось с хрипотцой, и Рамиро поспешил подняться. 'Свести в бар. Угостить! Пусть ему... может, в последний раз... будет хорошо. Нет! Он обязан быть трезвым. Предстоит... и одному... серьезное сражение. И надо выстоять!'
- Если что, кому сообщить?
Рауль Луис ответил пустым взглядом и защелкал сухими суставами. Встрепенулся.
- Надо меня укрыть!
- Улетаю в Чикаго! - Рамиро протянул руку, и если бы Рауль Луис был наблюдательным, то отметил бы, что рука Рамиро непривычно для него дрожала и была влажной. - Желаю тебе! - И почти бегом оставил холл.
Прошла неделя. Острота переживаний притупилась, Рамиро продумал, как станет докладывать об этом печальном случае в Гаване, знал, что будет краснеть. И все-таки было чувство собственной победы.
Третьего дня на субботу и воскресенье они летали с Мартой в Сан-Франциско. Тоже американский город, но резко отличающийся от здешних, восточных. Марта заметила, что Рамиро был не в настроении, отнесла это на свой счет. Рамиро стоило труда разубедить ее.
Вторник начался с экзаменов, проверяли будущих выпускников спецшколы. Все они были зафиксированы фотографической памятью 'Эль Гуахиро' шахматиста. Ему удалось узнать и настоящие фамилии многих, Весь этот день, где бы он ни находился, Рамиро был в состоянии эйфории, его распирало от радости. Сердце ликовало.
Выйдя из кафе, где он слегка перекусил вместо обычного ужина, Рамиро пешком дошел до Флаглер. Неоновые вывески, разноцветные рекламные щиты и приспособления вспыхивали, гасли, привлекали внимание, слепили и тревожили. Когда-то, в былые годы неуверенной жизни, он часами простаивал на углу Третьей, Восьмой, Двенадцатой или Двадцать седьмой авеню и в точно размеренном, монотонном повторении вспышек света находил движение. Мыслями он непременно уносился в будущее, воображение помогало жить. Сегодня он был рад действительности. За год столько сделано! Собран ценнейший для Гаваны материал.
В ближайшие недели, месяц-другой - и предлог, возможность отправиться на остров и тем самым положить конец, нет, точнее, отметить важный этап, утверждающий его новое существование, - найдется сам по себе. Так полагал Рамиро Фернандес.
Сев в машину, он поехал в Луммуз-Парк, к морю, которое, несмотря на уже начавшееся лето, еще дышало свежестью и в ночные часы было загадочно-таинственным.
Облокотившись на парапет веранды, об основание которой в шторм разбивались волны, 'Эль Гуахиро' вспомнил типа, консультировавшегося у него вчера. Тому, по всей вероятности, предстояла в скором времени поездка на Кубу. Запомнились его руки, огромные, неуклюжие, тяжелые, словно два висячих пятифунтовых молотка, и глаза - светлые, холодные и циничные глаза убийцы.
На пляже рядом никого не было, а днем здесь разгуливали ослепительные дивы в дерзких бикини, стреляя взглядами, однако обязательно при этом делая вид, что виснут и увиваются вокруг мужчин, с которыми они пришли. Он поднес руку к лицу, и в его воображении легко возникло обнаженное прекрасное тело Марты. Послышался ее громкий смех, тот неповторимый - она совсем недавно в загородном клубе, на виду изумленной разодетой публики, бегала, скинув туфли, по теплой бархатной траве газонов, чтобы ощутить свободу и сделать всем назло. С каким наслаждением он внес в кассу клуба тридцать долларов наложенный администратором штраф.
Вспомнился вдруг сгорбленный старик Эдельберто де Каррера, бывший владелец гаванских кинотеатров, и с ним те, кто там, на его родине, когда-то жил шикарной жизнью, вызывая у него зависть, а теперь здесь влачил жалкое существование. И подумалось: 'Отгородиться от всего мира стеной любви и...' Перед глазами возник Педро, любимый друг 'Эль Альфиль', не устававший к месту и не к месту повторять слова Марти: 'Кто не идет вперед, тот движется назад!'
В метре от лица Рамиро над парапетом нависала цветущая ветвь хакаранды. Он притянул ее к себе, уловил легкий аромат и поглядел на часы. Время было отправляться на встречу со старым знакомым по 'Альфе', который задолжал ему триста долларов и теперь готов был их возвратить.
Лучистая лунная дорожка, искрясь негреющим мерцанием, убегала до горизонта, где проходила грань между темным небом и светлым от луны морем. Загадочные воды Гольфстрима... 'По ту сторону они омывают мои берега. Что проще? Броситься в их теплые объятия и... через девяносто миль... дома'. Рамиро улыбнулся, закурил сигарету и неторопливо зашагал к своему 'шевроле'.
Как только швейцар - черный негр-великан во всем белом - закрыл за Рамиро массивную, обитую красной кожей дверь и Рамиро остался в полутьме, в нос пахнуло острой специфической и единственной в своем роде смесью ДДТ, спиртных и винных паров вперемешку с людским потом и духами.
