носика потекла ему в рот струя свежей, прохладной воды.
Когда они с поэтом уселись в густой тени деревьев, Херардо спросил, заглядывая Рамиро в глаза:
- Луис, мы с тобой знакомы уже скоро месяц, а я про тебя ничего не знаю. Кроме разве того, что ты хороший человек, честный, справедливый...
- Тебе этого мало, чико?
- Нет! Но ты пойми. Мы интеллектуалы, у нас брожение умов. Такое кругом происходит! Не просто... Ты - человек труда. На заводе, говоришь, работаешь. Что там тебе было не ясно? Турнули ведь сюда по указу?
- Добровольно...
- Не болтай впустую, брат. Я разобрался, кто здесь доброволец, а кто...
- Хватит, Херардо! Хочешь посидеть со мной, давай о поэзии. Мне нравится, как ты об этом говоришь и как стихи читаешь. Не скрою... Завидую.
- Я и толкую, вот она вся разница между человеком труда и интеллектуалом. Я, пожалуйста, готов, в отличие от тебя, с удовольствием. Не упираюсь, как бык. Просят - я готов! О поэзии, так о поэзии. Пиит - он должен прославлять! Итак... Кубинская революция, самая значительная из всех революций, когда-либо происходивших в Америке, породила неисчислимое множество стихотворных произведений, поскольку она - Революция - вызвала к жизни, как принято выражаться, мощные творческие силы. Поэзия в нашей стране призвана отобразить величие народного движения...
- Мы не на лекции, Херардо! Иди к черту! Почитай что-нибудь.
- Что-нибудь этакое, что тебе должно понравиться. - Поэт подмигнул, улыбнулся лукаво, ласково- снисходительно. - Слушай.
Нас не разъять. Не одолеть нас блохам
разряженным и жирным прыгунам.
Патронов горсть, ружье и друга локоть
вот все, что нужно нам.
И если нас в пути настигнут пули,
пусть встанет Куба в скорбном карауле,
пусть память будет саваном сынам,
чьи тени через битвы, через бури
в историю Америки шагнули.
Вот все, что нужно нам.
- Это твое?
- Нет. Эрнесто Гевара, 'Песнь Фиделю Кастро'.
- Сам Че сочинил? Он сам?
- Да! А что? Ты сомневаешься? Почему, интересно?
- Ну, он... Да нет! Читай еще.
- Полагаешь, если человек взял в руки винтовку... Эка, Луис. Таким людям как раз и есть что поведать в стихах потомкам.
- Ага! А что-нибудь свое, Херардо?
- Я дал слово, что больше никогда не буду читать своих стихов. Это ни к чему!
- Ошибаешься. Напрасно! Ведь ты не можешь бросить поэзию, и она тебя не оставит. Так что где-то должна быть граница, где-то сила данного тобою слова обязана иссякнуть. Проведи черту! Считай, что это случилось сегодня.
- Мне это нравится, Луис. Будь по-твоему! Но все равно - только для тебя. О кубинце, который был на Плайя-Хирон.
- А ты был там, Херардо, на Плайя-Хирон?
- Сутки спустя после победы. Душа ликовала, но на все было печально глядеть. Разум заставлял сесть за машинку, а душа... душа страдала. Муза противилась, протестовала: лилась одна и та же кубинская кровь в угоду тем, кто нас не понимает, кто нам противопоказан... своею алчностью, зазнайством, тупостью, торгашеством, невежеством, отсутствием души, любви к поэзии... Кто ценит лишь золото и золото...
- Хорошо тому, кто понимает, что не оно главное в жизни! Я это узнал недавно. - Рамиро хрустнул пальцами.
- Оно, если так разобраться, главный враг человека. Человек породил его на вечное свое страдание, когда какому-то кретину впервые пришла мысль вместо обмена - тыква на моток шерсти - предложить золото или, как у нас в Америке, например, зерна какао... и породить эту грязь.
- Я американцев не знаю. Рос я в деревне. Только после революции попал в город. Говорят, раньше их было на Кубе навалом, чувствовали себя как дома.
- В экономике я тогда ничего не понимал, но мальчишкой... готов был, Луис, убить любого из янки, когда видел, как они заговаривали, развлекались и спали за деньги с нашими женщинами...
- Ну, и убил хоть одного?
- Из игрушечного пистолета... Но, если бы и представилась возможность, я бы не сумел это сделать. Однако учить ненавидеть американцев, их помыслы, их образ жизни не устану. Перо мое не затупить!
- А рубишь тростник до седьмого пота почему?
- Как тебе объяснить...
- Ведь не из-за страха. Или боишься? А может, чтобы быстрее попасть в Гавану? - Теперь уже лукаво улыбался Рамиро.
- Там, где страх, Луис, у меня давно мозоль выросла. Никому бы не стал признаваться. Тебя бы хотел иметь братом. Я один на свете... В человеке, Луис, есть нечто такое, что, когда это самое затронут, с тобой происходит перемена... и ты, ты уже делаешь все и трудишься не для себя - для других. Жаль только, что такое состояние быстро проходит.
Издали послышался голос Эстер Марии:
- Джентльмены, компаньеро, обед подан! Мы ждем. Идите!
Рамиро молча поднялся с земли. 'Да, прежде всего надо уметь видеть! И во всем разбираться. Ложное не принимать на веру. Хитрецов и мерзавцев просвечивать насквозь и не давать им резвиться! Человек податлив, его так легко обмануть. Доверчив и прет туда, куда ему совсем не надо', - думал он.
После обеда Рамиро просмотрел свежие экземпляры газет 'Гранма' и 'Хувентуд Ребельде'. Ему дали понять: необходимо их читать каждый день. Рамиро удивился самому себе, когда почувствовал, что втянулся и уже ощущал потребность в ежедневном чтении.
Отложив газеты, он выбрал место поудобнее и растянулся на траве, пережидая, когда немного спадет полуденный зной. Лежа на спине, закинув руки за голову и слегка прикрыв глаза, он вспоминал мать и Марту... Сердце заныло: многое еще было неясным. И совсем не ясно, увидит ли он когда-либо Марту. Последние события необъяснимо сблизили Рамиро с ней. Расстались они перед его отъездом на Кубу как-то по-дурацки. Марта, своей женской интуицией предчувствуя разлуку, пообещала ждать его. А он, он ничего не ответил ей на это, за что сейчас ругал себя последними словами,
Когда другие рубщики потянулись каждый к своему участку, Рамиро с облегчением вздохнул и вскочил на ноги. На делянке девушки трудились, не разгибая спин. Ближе к вечеру - солнце уже клонилось к горизонту - за спинами работавших послышался громкий голос:
- Как сегодня у вас дела? Вчера вы вышли на первое место. Думаю, и сегодня будет арроб1 двести.
1 Мера веса, рапная 11,5 кг.
- А лучшие дают триста и больше, - буркнул Рамиро, узнав голос Педро Родригеса, который вот уже три дня как навещал его под видом корреспондента из столичного журнала.
- То, Луис Гарсия, профессиональные рубщики, а вы добровольцы. Погрузчики утверждают, что ваш тростник к тому же самый чистый. Значит, и самый сладкий...
- Я твердо знаю, мы должны давать двести пятьдесят! - не принял шутки Рамиро. - Девочки вот только... им бы еще одну. Тогда можно было бы говорить...
- Ну, хорошо! Голос прессы праведный. Думаю, к нему прислушаются. А пока, может, перед этим подвигом стоит отдышаться? - предложил Родригес. И вы, девочки, отдохните, а потом еще часок, и... Норму-то сегодня уже перевыполнили. Посидите, а я тут побеседую с лучшиим рубщиком района. Он и
