Утром, развернув газету, Гаусовский прочел:
'Мы, генерал Ион Антонеску, верховный главнокомандующий армией, постановляем...'
Декрет состоял из восьми параграфов, которые должны были, очевидно, навечно закрепить на захваченных землях новый порядок.
- Чиновники, назначенные на работу в Транснистрию, - медленно перевел Гаусовский, - будут получать двойное жалованье в леях и жалованье в марках...
- Транснистрия? А что это за страна такая? - спросил Костя Арабаджи. - В первый раз слышу...
- Ты, мой юнный друг, стоишь на ней обеими ногоми, - сказал Гасовский. И повернулся к Нечаеву, вычерчивавшему кроки. - У тебя все готово?
- Почти.
Цветные овалы и полукружия густо лежали на толстой чертежной бумаге. Окопы, огневые точки, пулеметные гнезда... Нечаев приложил к бумаге линейку и провел карандашом жирную черту.
- А у тебя Нечай, получается... Художественная картинка, - сказал Гасовский и выпрямился. - Ребятки, я забыл предупредить. Наведите глянец. Батя просил, чтобы мы все явились. Приведи, говорит, своих чертей...
Батей и Хозяином Гасовский называл командира полка.
- Всех? - удивился Костя Арабаджи. - А зачем?
- Наверно, наградить тебя хочет, - ответил Гасовский. - Тебе медаль или орден?
- Лучше орден, - Костя вздохнул и зажмурился, как бы ослепленный лучами Красной Звезды, которая возникла перед глазами. Ему бы хоть одну звездочку!.. Красную, чтобы носить ее на малиновой суконке... Он представил себе, как разгуливает с орденом на фланелевке по Примбулю, как на него 'с интересом' заглядываются девчата, и снова вздохнул, понимая, что этой мечте не так-то просто сбыться. Он, Костя, не был так наивен, чтобы предполагать, будто сам Михаил Иванович Калинин знает в Кремле о его подвигах. Да и то, какие же это подвиги? Ну, ходил в разведку... Другие воевали не хуже.
Но он не был против того, чтобы и ему привалило счастье.
- Даю двадцать минут, - сказал Гасовский. - Стрижка, то да се. Эйн, цвей, дрей...
Сам он был чисто, до сизости выбрит, и его ботинки сияли.
Белая от пыли полуторка с расшатанными бортами стояла в ложбинке.
Усевшись рядом с шофером, Гасовский щелкнул крышкой портсигара и, не глядя, бросил папиросу в рот. Он явно кичился своим бравым видом, своей удачливостью. Планшетку он держал на коленях.
Мотор полуторки фыркал. В радиаторе булькала и хлюпала вода.
Когда полуторка выбралась на большак, шофер дал газ, и плоская степь завертелась под колесами.
Поначалу дорога была пуста. Но вот показался один грузовичок, второй, третий... Они шли навстречу. 'Пополнение прибыло, - сказал шофер. - Из Севастополя'.
На грузовиках сидели моряки в касках. В каждой кабине рядом с водителем виднелось курносое личико в синем берете.
Гасовский расправил плечи, приосанился. За те дни, которые он провел на передовой, из его памяти как-то выветрилось, что на свете есть девушки. Он и думать о них забыл. Но стоило ему увидеть первое курносое личико, как его снова 'повело'.
- Привет, сестричка!.. - крикнул он, высунувшись из кабины, какой-то черноглазой девчонке. - На чем прибыли?
- Здравствуй, братик. На 'Ташкенте', - послышалось в ответ, и, прежде чем Гасовский нашелся что сказать, встречная машина пропала в облаке пыли.
Дорога снова опустела и мягко ложилась под колеса полуторки.
- Везет же людям, - с легким вздохом сказал Гасовскому шофер. Приятно, когда рядом с тобой такая... Женщины, они как-то облагораживают...
- Это ты правильно заметил, - сказал Гасовский. - С ними веселее.
И умолк. Ему захотелось снова увидеть ту, черноглазую, и он тут же дал себе слово, что непременно разыщет ее, где бы она ни была.
От жтой мысли он стал почему-то серьезным и до самого штаба уже не проронил ни слова.
Когда полуторка остановилась возле штаба, Гасовский спрыгул на землю и подмигнул молоденькому вестовому, чтобы тот доложил Бате о том, что разведчики прибыли. Было ровно двенадцать.
Вестовой подкрутил светлые усики, казавшиеся приклеенными, и, нагнувшись к Гасовскому, доверительно сообщил, что Батя настроен миролюбиво. Паренек благоволил к Гасовскому.
Выслушав эту ценную информацию, Гасовский кивнул.
- За мной не пропадет, - сказал он, зная, что вестовой мечтает о трофейном парабеллуме.
Вестовой скрылся в дверях, чтобы через минуту снова появиться на крыльце и кивнуть Гасовскому, что можно идти. Он даже распахнул перед ним двери.
Полковник сидел не за столом, а на кровати, застланной цветастым крестьянким рядном. Лицо у него было доброе, заспанное.
- Что нового, лейтенант? - спросил он, потягиваясь. - Все живы-здоровы?
- Все, - ответил Гасовский. - Явились по вашему приказанию.
- Так, так... - Полковник поднялся и застегнул китель. - Пусть войдут.
Они остановились у двери.
- Садитесь, в ногах правды нет, - сказал им полковник. - Должно, умаялись?
Вдоль стены тянулась длинная деревянная лавка. Нечаев, Белкин, Костя Арабаджи и Сеня-Сенечка уселись рядышком. Только Гасовский продолжал стоять.
- Докладывайте, лейтенант.
- Есть кое-что новенькое, - Гасовский открыл планшет.
Доложив результаты ночной разведки, он шагнул к столу.
- Вот... - сказал он. - Последний приказ Антонеску. Требует взять Одессу в течение пяти суток.
- Ишь ты... - сказал полковник.
Водрузив на нос очки в простой оправе, он с минуту вглядывался в бумагу, которую передал ему Гасовский, а потом, зевнув, взял карандаш и размашисто написал на приказе румынского главнокомадующего: 'Попробуй!..'
- Вот, возми, - сказал он, возвращая бумагу Гасовскому. - Вернешь ему при случае.
И сразу стал серьезным, жестким. И Гасовский понял: настоящий разговор только начинается.
- У меня к вам просьба, разведчики, - сказал полковник, поднимаясь из-за стола. - Выручайте.
На этот раз он не приказывал, а просил. И оттого, что он по-отчески просил его выручить, тем самым признаваясь, что ему тоже не сладко, разведчики вскочили, вытянув руки по швам.
Полковник подошел к карте, висевшей в широком простенке между окнами.
- Буду с вами откровенен, - сказал он.
Положение на фронте в последние дни изменилось к худшему. В районе Гильдендорфа противник рвался к станции Сортировочная. На других участках были отмечены ночные атаки. А тут еще самолеты... Вот уже который день они сбрасывали на город сотни зажигательных бомб. Поэтому начались пожары. В Романовке, на Молдаванке...
Когда полковник назвал Молдаванку, Нечаев искоса глянул на Белкина. У того побледнели скулы.
До сих пор Нечаев и его друзья знали только то, что делается на их участве фронта. Что они видели перед собой? Несколько километров пыльной степи, изрезанной окопами и ходами сообщения... Казалось, будто на этих километрах и развертывается главное сражение. А сейчас они поняли, как огромна война.
- Мы, как вы знаете, вынуждены были отойти на несколько километров, продолжал между тем полковник. - Вот здесь... - он описал рукой полукруг, - между Большум Аджалыкским и Аджалыкским лиманами. И румыны воспользовались. Они подвезли и установили в этом районе тяжелую батарею, - он ткнул пальцем в карту. - Где-то здесь она стоит, проклятая. И теперь они могут обстреливать не только город, но и порт. А в порту... Не мне вам говорить. Сами понимаете, сколько там сейчас кораблей. Порт имеет для нас жизненно важное значение. Ведь подкрепление идет с моря. Вся наша надежда - на корабли. А румыны лупят по кораблям. Пробовали ставить дымовые завесы - не помогает. Фок-грот-мачты все равно
