Со стороны слова Горста звучат вполне патриотично – солдат умирает, не испугавшись смерти, – но стоит внимательнее посмотреть в глаза слушателей… Должно быть, не очень хочется им умирать…
А Горст уже перескочил на собственные фронтовые воспоминания. Старик усмехнулся: послушать парня, так не поймешь, как обходится бедный рейх без такого солдата!
А те, что слушают, пораскрывали рты… Да и как не слушать, когда Горст Ульман воевал чуть ли не год в России. Там, где-то возле Днепра, ему оторвало пальцы на руке. Но что такое пальцы, когда на груди красуется Железный крест второй степени – заветная мечта всех пятнадцати– и шестнадцатилетних!
Горст все размахивает и размахивает руками. Интересно, куда он клонит?
– Без руки или ноги, – разглагольствует, – я еще солдат. Это чепуха, что меня списали в тыл. Когда русские подойдут к границам рейха, такие, как мы, еще пригодимся…
Ульман удовлетворенно прищурился. Неплохо сказал парень: может, кто-то и задумается – война все ближе придвигается к границам Германии, и что ожидает рейх, если возникнет потребность даже в безруких солдатах?
– Но, – продолжает Горст, – в руку редко когда попадают. А если пуля не зацепит кости, то это вообще, – презрительно тряхнул головой, – не ранение. Настоящая рана – это когда в грудь или в живот. Правда, после такой мало кто поправляется, но это никогда не пугало солдат фюрера!…
Хитрый Горст: рассказал, как умирал в госпитале сосед по койке – унтер-офицер. У него была тяжелая рана в живот. Пять дней мучился в агонии, почернел. Несло от него уже мертвечиной, а он скрипел зубами и кричал, что хочет жить. Только жить! А для чего?…
Горст поучительно поднял палец:
– Очевидно, хотел вернуться на фронт! Правда, иногда ругал своего ротного командира, но думаю, делал это бессознательно…
– Он выжил? – испуганно спросил паренек лет пятнадцати с задористым, как у петуха, чубом.
Горст похлопал его по щеке.
– Конечно, умер, но какое это имеет значение? Лучше, правда, когда пуля попадет сразу сюда, – ткнул пальцем юношу в лоб, – но, к сожалению, это от тебя не зависит…
Паренек испуганно отшатнулся, машинально проведя рукой по лбу. Видимо, не разделял Горстовых мыслей, ибо тихонько подался назад, спрятавшись за спины товарищей.
– Эй, Вернер! – позвал вдруг Горст. – Иди сюда, расскажи этим соплякам, как ты потерял ногу.
К клубу подходили двое. Один – молодой, другой – значительно старше. Старый Ульман узнал их. И хотя юноша был теперь без костылей, опирался на толстую палку, не узнать его Фридрих не мог – настолько врезалась в память сцена в пивной, когда тот осмелился оттолкнуть ротенфюрера.
Парень еще не привык к протезу: шел, тяжело выкидывая его вперед и переваливаясь туловищем с боку на бок.
– Что тут происходит? – обвел взглядом гурьбу.
– Воспитываю молокососов, – небрежно произнес Горст. – В порядке шефской помощи руководству гитлерюгенда. Фронтовые воспоминания и прочее… Присоединяйся…
– У них все впереди, – юноша вытащил зубами сигарету из пачки, – какой-нибудь фельдфебель вымуштрует их за пару месяцев так, что не узнаешь…
– Однако наш опыт… – возразил Горст.
– Оставь, – спокойно остановил его Вернер, – этот опыт не сберег тебе пальцев, а мне… – постучал палкой по протезу.
– Вы, наверное, здорово отличились в бою! – восхищенно произнес белокурый мальчуган в кожаной куртке. – Крест первой степени дают не каждому!
Вернер смерил его презрительным взглядом.
– У тебя есть все шансы получить такой же, – ответил, – конечно, если штаны останутся сухими…
– Го-го! – захохотали вокруг. – Вот это поддел!
Мальчишка покраснел, казалось, кровь вот-вот брызнет из его пухлых щек.
– Не думайте, что только вам посчастливилось, – сказал с вызовом. – И мы будем бить врагов рейха!
– Ты? – насмешливо уставился на него Вернер. – А тебя мама отпустит?
– Мне уже пятнадцать лет…
– Неужели? – Вернер скорчил удивленную мину. – А я думал – четырнадцать с половиной…
– Пятнадцать! – настаивал тот. – И наш учитель сказал, что мы уже можем быть солдатами.
– Ну, если сам учитель, – иронически скривился Вернер, – то я поднимаю руки…
Вернер все больше нравился Фридриху. Было в этом пареньке что-то непосредственное, что отличало его от сверстников, воспитанных гитлерюгендом: очевидно, простота поведения, и собственные мысли, и суждения. Привлекал также иронический склад ума Вернера. Фридрих угадывал за этим сильный характер. Не нравилась ему только манера прищуривать глаза и исподлобья осматриваться вокруг. В такие моменты лицо Вернера заострялось, а глаза становились колючими.
«Видимо, много пережил и несколько озлобился», – подумал Ульман.
Старый Фридрих не считал это большим пороком. «Теперь всем нам необходима некоторая толика хорошей злости, – рассуждал он, – ведь борьба идет не на жизнь, а на смерть. Гуманизм – дело хорошее, но только после победы, а мягкотелые не побеждают!».
