Из-за кустов шиповника послышалось сопение: кто-то взбирался по крутому склону. Фридрих выглянул из своего укрытия, тихонько свистнул. Гибиш выругался:
– Чертово место!
Лег вверх лицом, подложив под голову портфель. Отдышавшись, спросил:
– Харчей взял с собой?
Ульман похлопал ладонью по тощему рюкзаку.
– Есть немного…
– А лопата?
– Все как договорились! – рассердился Фридрих. – Чего придираешься?
– Потому как под землю идем, – спокойно ответил Гибиш, – и неизвестно, что нас там ждет…
Ульман закинул за плечи рюкзак.
– Пошли?
Гибиш шагал впереди. Пробирались между кустами согнувшись. Начиналась запретная зона, можно было случайно наткнуться на эсэсовский патруль.
– Вон там, за холмиком, – указал рукой Гибиш. Остановился, вытер нот с лица. – Отдохнем.
Впереди высились вершины, голые, с редкими соснами. Изрезанная оврагами неровная местность переходила в плоскогорье. Справа, внизу, просматривалась асфальтовая лента шоссе.
Они обошли холм. Гибиш постоял, оглядываясь, и полез в чащу ежевики. Ульман, прикрыв лицо от колючих стеблей, продирался следом. За чащей начиналась поляна. В стороне, между низкими деревцами, песчаный склон с еле заметным входом в пещеру. Гибиш влез туда, поманил Ульмана. Пещера лишь со стороны казалась маленькой: ход расширялся и исчезал в темноте. Повеяло влагой, воздух был густой, и дышалось тяжело.
Гибиш положил портфель на сухой песок возле выхода.
– Здесь мы в полной безопасности, – сказал и лег прямо на землю. – Закусим, отдохнем и в дорогу…
Фридрих развязал рюкзак, достал заранее приготовленные бутерброды. Гибиш вытащил из портфеля свои.
Ели молча, не торопясь. Каждый думал о своем. Гибиш сидел так, что свет падал только на левую часть лица. Ульман видел лишь один глаз, косматую бровь, атаку, изрытую морщинами, ухо, из которого торчали седые и, очевидно, жесткие волоски. Гибишу уже семьдесят, а выглядит он не очень старым. А странно: половину жизни провел под землей.
Спросил Гибиша:
– И что у тебя за секрет, Людвиг? Выглядишь, как молодой…
Гибиш удовлетворенно потер ладонью затылок.
– Представь себе, все замечают. Даже молодухи засматриваются. А что? – пошутил невесело. – Парней теперь мало, мы с тобой, хоть и потрепаны, все же мужчины…
Ульман достал сигарету, хотел уже переломить пополам, да передумал: все равно последняя перед дорогой; курить под землей нельзя, и он вправе выкурить целую сигарету.
– Мужчины, говоришь, – подхватил последние слова Гибиша. – А не бывает ли у тебя, Людвиг, такого чувства, что ты и не человек вообще? Что все вокруг существует само по себе, а ты живешь, как скотина, идешь, куда погонят… Что скотина в лучшем положении, чем ты: ревет и брыкается иногда, а ты и пикнуть не смеешь…
– Бывает, – согласился Гибиш, – но я прогоняю такие мысли. Однако недолго уже осталось, Фридрих, понимаешь, надолго. Утром я выхожу из поселка и иду в лес или в поле. Идешь, а вокруг ни души… Как представишь себе, что коричневым скоро конец – запоешь даже. Но, – вздохнул сокрушенно, – одиннадцать лет собаке под хвост пошло, представляешь, одиннадцать лет, – дай-то бог еще столько прожить! И думаю часто: неужели я, старый дурак, не увижу той жизни, о которой мечтал, за которую мы с тобой, Фридрих, все силы отдали? Нет, думаю, увижу. Как с коричневыми будет покончено – все в свои руки возьмем! И жить хочется, чтобы взглянуть лишь одним глазком. Потому и молодело… – закончил, усмехаясь конфузливо и даже стыдливо.
Ульман молчал, думал. Потом произнес тихо:
– Такое чувство, Людвиг, наверное, не только у тебя. Надвигается гроза, одни боятся ее – закрывают окна и прячутся в подвалы, а другие – выходят навстречу. Ты понимаешь меня, Людвиг?
Старик не ответил. Сидел у самого входа в пещеру и смотрел на красное, как кровь, небо. По каменным стенам переливались багряные отблески. Они казались Ульману символичными, словно предвещали рождение нового дня.
– Мне кажется сейчас, – продолжал Ульман, – будто попал на волю после заключения. Говорю что хочу и не боюсь, что кто-то подслушает, не озираюсь, нет ли за мной гестаповской рожи. Как-то спокойно на душе у меня сегодня. – Ульман потянулся. – Даже легкость в теле появилась… Трогаемся?
– Погоди.
Гибиш вытащил из мешка аккуратно свернутую брезентовую спецовку, переоделся. Куртка топорщилась на нем, делая его более полным. Фридрих критически осмотрел его, сказал ехидно:
– Как по мне, так пенсию тебе платить слишком рано. Родина требует от народа жертв, и фюрер просит вас, Людвиг Гибиш, снова спуститься под землю, чтобы своим самоотверженным трудом хотя бы на день отсрочить падение рейха…
– Плевать я хотел на фюрера! Сейчас мы опустимся под землю для того, чтобы на несколько дней
