королевы, торопливо сматываю клубок за клубком, и продолжает разговаривать с епископом Гардинером. Теперь его величество вовсе не тот смиренный агнец, каким он только что притворялся.
– Хорошенькое дело, когда женщины набираются разных наук, – ворчит он, – и великое утешение мне в старости – выслушивать поучения от собственной жены.
– Но ваше величество превосходит в образованности всех монархов современности и прошлого, равно как и многих докторов богословия, – успокаивает его епископ. – Лучше вас самих никто не знает, что лучше для королевства. Ваше величество, вам известно, как я преклоняюсь перед ее величеством, но, простите за откровенность, я должен признаться, что полагаю недопустимым для любого из ваших подданных так дерзко возражать вам, как только что себе позволяла королева Екатерина. Мне прискорбно это слышать. Я также опасаюсь, что дерзость словесная не преминет обратиться в дерзость на деле.
Король печально кивает.
– Вы говорите правду, милорд епископ, – со вздохом соглашается он. – Мне нужно проявлять больше твердости в отношении ее величества.
Епископ Гардинер, явно ободренный ответом его величества, продолжает гнуть свою линию:
– Сир, я боюсь, как бы дело не обернулось гораздо серьезнее, чем кажется на первый взгляд. Говорят… Я уверен, что ничего подобного нет, но лучше, думаю, убедиться, что все в порядке…
– Вы это о чем, епископ? – раздраженно прерывает его король.
– Проще говоря, сир, до меня дошли слухи о том, что в окружении королевы не все благополучно. Возможно, что это просто слухи. Вероятнее всего. Я бы и не обратил внимания, если бы меня не беспокоило влияние королевы. Ваше величество, могу ли я говорить прямо?
Король смотрит на него с каменным лицом:
– Да!
– Сир, я бы хотел, чтобы все было иначе, но я подозреваю, что королева поощряет ересь. То, что я сам от нее слышал, и то, о чем мне сообщали о ней и ее приближенных, подводит меня к заключению, что взгляды, которых она придерживается, могут лишь нанести вред праведному правлению монархов, подобных вам. Согласно этим взглядам, все должно быть общим, они отвергают богоустановленный порядок, который должен существовать в любом обществе. Подобные мнения недопустимы у лиц, столь близко находящихся к трону.
Скорчившись на коленях, не смея от ужаса перевести дух, я замечаю, как ловко епископ запел другую песню. Сначала он утверждал, что слухи, скорее всего, безосновательны, а теперь говорит так, как будто ересь королевы – это установленный факт. Весьма умно, потому что он обеспечил себе прикрытие на случай, если его обвинения окажутся лживыми. Тогда он скажет: ах, это просто слухи… но я же не мог оставить их без внимания.
Король хмурится – трудно сказать, что ему менее по нраву: вероломство королевы или откровения Гардинера. Но мне, скрючившейся в тени за спинкой кресла, мне, о чьем присутствии забыли оба мужчины, ясно, что он очень зол. А Гардинер, невзирая на это, продолжает:
– Ваше величество, конечно, понимает, насколько опасно согревать змею у себя на груди. Знатнейшие из ваших подданных, защищая те принципы, которых, как я подозреваю, придерживается королева, по закону заслуживали бы смерти. – Он делает паузу, возможно думая, что позволил себе слишком много или зашел слишком далеко. Судя по выражению лица короля, так оно и есть. Епископ продолжает вкрадчивым голосом:
– Но я несколько опережаю события. Простите меня, сир. Я, возможно, слишком близко к сердцу принимаю какие-то пустяки. И все же мы должны быть уверены. Я не могу действовать без санкции вашего величества, потому что в таком случае королева и ее сторонники уничтожат меня. Но если вы возьмете меня под свою защиту, то я предприму осторожное расследование.
Король сидит молча, теребя бороду.
– Ясно, что вы не повели бы таких речей, не имей на то достаточных оснований, – медленно произносит он. – Мне нужно все обдумать. Мы еще с вами побеседуем завтра. Приходите утром, после мессы.
Когда король, тяжело опираясь на руку епископа, выходит из комнаты, я торопливо засовываю клубки ниток в шкатулку и бегу в покои королевы. Первая, на кого я там наталкиваюсь, – это моя матушка, и, к моему ужасу, она не расположена выслушивать секреты.
– Ты опоздала, Джейн. Сколько же времени, интересно, требуется, чтобы подобрать нитки? Тебе давно пора быть в постели.
– Но, миледи… – заикаюсь я.
– В спальню без разговоров, а не то тебе достанется от вашей надзирательницы!
Сейчас или никогда!
– Но, миледи, против королевы готовится заговор!
От изумления матушка замирает на месте.
– Да что несмышленыш вроде тебя может знать о заговорах против королевы? – недоверчиво спрашивает она.
Я торопливо излагаю ей все, что только что услышала. Миледи слушает с возрастающим испугом, который явственно отражается у нее на лице.
– Поклянись, что говоришь правду, – требует она, схватив меня за плечи. – Потому что если ты все это придумала или хоть в чем-то соврала, я выпорю тебя так, как никогда еще не порола.
Я выдерживаю ее взгляд, желая, чтобы она мне поверила.
– Клянусь, что все это правда, миледи.
– Понятно, – говорит миледи, отпуская мои плечи. – Подожди-ка.
И она исчезает в спальне королевы. Несколько минут спустя оттуда выходит ее величество в ночной сорочке и с распущенными по плечам рыжими локонами.
– Что ты слышала, Джейн? – спрашивает она мягко, но настоятельно.
Я рассказываю ей, что произошло. Когда я заканчиваю, королева выглядит потрясенной.
– Боже, – говорит она, опускаясь в свое большое кресло у камина. – Откуда Гардинер узнал о моих взглядах? Кто мог меня предать?
– Никто из любящих вас, сударыня, и имеющих истинную веру, – со всей искренностью убеждает матушка.
– Тогда кто?
– Может быть, у вас проницательные враги? – предполагает матушка.
– У них нет доказательств. Не может этого быть! – Голос королевы выдает все возрастающую тревогу. – Мы избавились от книг, когда они допрашивали Энн Эскью.
– Ну разумеется, сударыня. Я уверена, что они их не нашли.
– Гардинер ненавидит меня, – бормочет королева. – И Райотсли. Я не исключаю, что они могли подделать доказательства против меня.
Мне странно это слышать. Разве может такое быть, что обе, королева и моя матушка, – еретички? Но что еще остается думать? О нет, это ужасная мысль. Не удивительно, что ее величество в ужасе. Я бы на ее месте с ума сошла от страха. Я пытаюсь ее утешить:
– Сударыня, король вас любит, – говорю я, вспоминая толстого весельчака, который часто с нами сиживал в этой самой комнате и развлекал нас шутками. – Он не причинит вам зла.
– Ах, Джейн, как бы мне хотелось в это верить, – шепчет она. – Ты славная, добрая девочка, ты правильно поступила, что пришла к своей матушке сегодня ночью.
Миледи смотрит на меня с чувством, отдаленно напоминающим нежность, и произносит:
– Да, Джейн, я тобою довольна.
Затем она оборачивается к королеве:
– Сударыня, единственное, что вы можете сделать для своей защиты, так это изображать невинность и вести себя так, будто ничего не случилось.
– Вы правы, – отвечает королева, приободряясь. – И я должна постараться оказывать больше почтения королю. Не думаю, что уже слишком поздно, – добавляет она. – С утра его величество может быть в другом настроении.
Подтверждение моей истории не замедлит явиться на следующий день, когда двое королевских стражей
