придворных праздниках и приемах. Мы приблизились к королю, как никогда ранее.
Другие также воспользовались изменениями в сословии пэров. Граф Уорвик попросту решил усилить свою власть, наградив своих сторонников, и заставил короля устроить раздачу титулов. Уильям Герберт, зять покойной королевы Екатерины, теперь граф Пемброк; Уильям Поль – маркиз Винчестер; а сам Уорвик стал теперь герцогом Нортумберлендом, дабы обеспечить себе старшинство над коллегами. Прочие получили рыцарство.
Генри говорит, что герцог Сомерсет, бывший регент, которого недавно освободили из Тауэра, чтобы он снова послужил королю (хотя и на более скромной должности и при условии, что он станет сотрудничать с новым режимом), видит в этой раздаче почестей враждебный ему выпад Нортумберленда, поскольку лишь он поднимает одинокий голос против власти Джона Дадли.
Нортумберленд недолго это терпит. На совете он обвиняет Сомерсета в измене и снова заключает его в Тауэр. Немногие изменники выходят из этой тюрьмы после однократного обвинения, а дважды не выходит никто.
При дворе царит уныние, пока против впавшего в немилость герцога готовится новое дело. В ноябре становится немного веселее, когда приходит весть, что Мария де Гиз, королева-регентша Шотландии, почтит английский двор своим присутствием по пути из Франции, где она навещала свою дочь, юную королеву шотландцев. К ее приему ведутся пышные приготовления, готовятся развлечения. Ну и мы, соответственно, заказываем себе новые роскошные наряды.
Джон Дадли, герцог Нортумберленд
– Ваше величество, – говорю я королю, – мы должны пригласить леди Марию.
– Для чего? – холодно спрашивает Эдуард. – Мы ею недовольны, и весьма.
– Ах, но ваше величество могли бы воспользоваться ее присутствием при дворе, чтобы снова допросить ее насчет ее упорной приверженности мессе и ее отношений с императором.
Подумав, он кивает:
– И правда. Это может быть полезно. Я сам с ней поговорю, милорд.
– Отлично! – сияю я.
Леди Мария представляет собой угрозу моему положению, и я хочу устранить эту опасность как можно быстрее. Я знаю, что она меня ненавидит, ибо я выступал против нее по делу о мессе. Случись Эдуарду умереть без наследников, она станет королевой, и ее месть не заставит себя ждать. Чем скорее мальчишка женится и заимеет сына, тем лучше.
– Сегодня я послал во Францию за портретом принцессы Елизаветы. – На самом деле я пока этого не сделал, но скоро исправлюсь. – Я слышал, будто с каждым днем она становится все краше. Вот мы и проверим, ваше величество, правду ли говорят люди.
– Мне не терпится увидеть ее портрет, – признается король. И затем, понижая голос: – Скажите, а она… а у нее красивая грудь?
Он краснеет. Я едва удерживаюсь, чтобы не хлопнуть моего повелителя по спине.
– Вот это да! – хохочу я. – Вижу, что ваше величество более чем готовы к брачной постели. Придется поторопить эти переговоры!
– Нет, милорд, не так скоро, – возражает Эдуард. – Прежде нужно разрешить вопрос с ее религией.
– Все в наших руках, сир, – уверяю я. – Я думаю, она охотно перейдет в нашу веру.
– Я хочу, чтобы это было подтверждено письменно, – заявляет мой юный господин. – А потом мы подумаем о плотских делах.
Леди Мария
Я в смятении смотрю на приглашение короля.
– Догадываюсь, что стоит за этим. – Мой голос звучит хрипло, как всегда, когда я взволнована. – Это западня, куда меня хотят заманить. Они снова устроят мне допрос. Что ж, я не поеду, как бы мне ни хотелось повидать шотландскую королеву.
Сюзанна Кларенсью, ближайшая из моих фрейлин, хмурится:
– Но, сударыня, это от самого короля, это приказ.
– Король – дитя, игрушка в руках герцога Нортумберленда.
Я сажусь за стол и пишу записку, сообщая, что не могу приехать по причине расстройства здоровья, которое я нарочно преувеличиваю. Все знают, что я больная женщина. Далее я пишу другое письмо, более личного характера, адресованное императорскому посланнику, одному из моих верных друзей. В нем я объясняю настоящую причину своего отказа приехать ко двору.
– Вот еще одно письмо, сударыня, – говорит Кларенсью, передавая мне свиток с печатью. Развернув, я близко подношу его к глазам. У меня всегда было плохое зрение.
– Это от моей кузины, Фрэнсис Суффолк. Она сообщает, что с семьей приглашена на прием в честь шотландской королевы, и выражает надежду, что я тоже буду там. – Я вздыхаю. – Вы знаете, Сюзанна, несмотря на наши религиозные расхождения, я люблю Фрэнсис и думаю, не поторопилась ли я осудить ее старшую дочь, Джейн, которой, в конце концов, всего четырнадцать лет, а это возраст крайностей.
– Она нагрубила вашему высочеству, – замечает Кларенсью.
– Да, но, как я часто говорила моему брату-королю, чем немало его раздражала, молодым людям ее возраста недостает мудрости в решении важных вопросов, например, касающихся веры, и их легко ввести в заблуждение тем, кто ставит себе такую цель. Джейн, без сомнения, подпала под влияние своих еретиков- наставников и пагубных придворных настроений. И все же я верю, что при возможности и добром наставлении католичка из нее получилась бы не менее убежденная, чем протестантка.
– А я сомневаюсь, – фыркает моя собеседница.
– Доброта, вот что ей нужно. Бог свидетель, как мне не хватало этого в жизни. Вы лучше всех знаете, как я жажду доброты и – да-да! – любви, которая есть у многих в кругу счастливой семьи, так что я понимаю, что чувствует Джейн. В семье она несчастна. Если бы мне только представилась возможность выйти замуж и родить детей – Бог свидетель, мне этого всегда хотелось, – я была бы куда лучшей матерью, чем кузина Фрэнсис. Она не любит Джейн.
– Сударыня, я знаю об этом. Об этом говорят. Удивительно, что такого мог натворить ребенок, чтобы заслужить подобное обращение.
– Может быть, я наивна, Сюзанна, я ведь старая дева…
– Ах, сударыня!
– Да, Сюзанна, я себя не обманываю. Я знаю, что я собой представляю. Но я твердо верю, что если именно жестокость родителей обратила Джейн в протестантство, то доброта могла бы вернуть ее к истинной вере. Так что я решила неизменно проявлять к ней доброту.
– У вас благородные намерения, сударыня, – Кларенсью поджимает губы, – но вряд ли они принесут вам успех.
– Посмотрим, – говорю я, поднимаясь.
Помня о возрасте Джейн, я решаю, что такие юные барышни обожают наряды. Возмутительно, что Фрэнсис, сама наряжаясь как павлин, одевает бедного ребенка в черное и белое. Сев за стол, я пишу приказ моему портному сшить красивое – и дорогое – выходное платье блестящего золотого и алого бархата, с золотой и жемчужной вышивкой. Я велю отослать его Джейн. Как раз такое платье мне хотелось носить в четырнадцать лет. Как жаль, что я не увижу восторгов и удивления девочки, когда та откроет посылку.
Когда платье готово и сложено для отправки, я вкладываю в посылку записку, прося вспоминать меня в ее молитвах.
Леди Джейн Грей
Я в ужасе таращусь на ворох богатой ткани, лежащей у меня на кровати.
– И что мне с этим делать? – спрашиваю я миссис Эллен.
– Надевать и носить, что же еще, – отвечает она. – Это модно и весьма подходит для придворных приемов.
– Нет… нет… я не могу! – Я закрываю лицо руками. – Стыдно идти против слова Божьего и подражать
