– Я собираюсь сообщить вам сведения чрезвычайной важности, которые вы не должны никому поверять, – продолжает Нортумберленд. – Король, к прискорбию, не переживет лета. В связи с этим назревает вопрос: хотим ли мы, чтобы леди Мария была его наследницей?
Я представляю себе хрупкого мальчика в Гринвиче, бывшего некогда гордостью и радостью своего отца и залогом продолжения династии Тюдоров. Мы знали, что он серьезно болен, но не думали, что конец настанет так скоро.
– Мне очень жаль его величество, – медленно произношу я, – и Англию.
– Да, и Англию, – эхом откликается герцог. – Именно за Англию я и боюсь. Ночью мне не дает уснуть тревога о том, что станется с этой прекрасной землей, когда Эдуард умрет, и что станется с нами.
– С нами? – удивленно переспрашиваю я.
– Да, с нами. Ибо мы все содействовали установлению протестантской веры в нашем королевстве, особенно ваш муж, сударыня. Вы действительно полагаете, что леди Мария отнесется к нам благосклонно, когда станет королевой?
– Она всегда по-дружески относилась ко мне и моей семье, несмотря на наши религиозные различия, – указываю я. – И, в конце концов, я ей родня.
«А вы, милорд, – нет», – добавляю я про себя, сладко улыбаясь.
– Ах, но она, сев на престол, потребует от вас, равно как и от всех прочих, сменить веру, – напирает Нортумберленд. – Она не потерпит протестантов у себя при дворе. А если вы откажетесь, то чего будет стоить ваше с ней родство и дружба? Сударыня, вы не вели с нею дел, как я; вы ее еще не знаете, вы не знаете, какой твердой она может быть, как она непреклонна в своих взглядах. Она фанатичная католичка и держит всех нас за еретиков. Ваш супруг, присутствующий здесь, был одним из главных проводников новой веры. Как она обойдется с ним? А со мной? Если мы не откажемся от наших убеждений, она станет нас заставлять. Сначала мы впадем в немилость, а затем нам придется опасаться за наши жизни. А так же, – многозначительно прибавляет он, – за нашу собственность.
Меткий удар, ничего не скажешь. Ему, как никому, известно, что мы с милордом, подобно многим другим крупным и мелким землевладельцам, разбогатели, урвав куски от владений распущенных монастырей и церквей. Мария вернет это все Римской церкви.
Я содрогаюсь. Вдруг я отчетливо вижу, каким бедствием станет смерть короля. И все же пытаюсь сопротивляться накатывающемуся страху. Я также знаю, что среди нас троих, собравшихся в этой комнате, больше всех рискует Нортумберленд. Ясно, что он сеет панику в надежде найти поддержку. Будучи, как и Мария, королевской крови, я не вполне могу поверить, что она дурно обойдется со мной и моей семьей. С другой стороны, милорд и вправду неистово поддерживал Нортумберленда – а до него Сомерсета – в проведении религиозных реформ, а это причина для беспокойства.
Что касается религии, должна признаться, что в душе я не религиозна. Я исповедовала католицизм, пока, под влиянием круга Екатерины Парр, не начала втайне склоняться к новой вере, но без особой убежденности. После смерти короля Генриха я с готовностью объявила себя протестанткой: тут меня не потребовалось убеждать. И если честно, то я без колебаний снова приму веру моего детства, если потребуется. В конце концов, мы все молимся единому Богу. Но я боюсь, что мой муж думает иначе.
– Марии никогда не вернуть меня в лоно католицизма. А также и моих дочерей, – говорит он. – Я не меньше вашего, милорд, предан протестантской вере. И предлагаю вам сейчас рассказать моей супруге, что вы задумали.
Прочистив горло, Нортумберленд оборачивается ко мне:
– Я изучал завещание покойного короля Генриха, Акт о наследовании и другие документы, где ясно указано, что Мария и Елизавета – незаконнорожденные. Обыкновенно считается, что незаконнорожденные не могут наследовать титулы и собственность, как могли бы законные наследники. В этом смысле корона считается собственностью; по этому поводу я советовался с законниками. Так что, – вкрадчиво продолжает он, – возможно было бы обойти их претензии на престол, и тогда, сударыня, законной правительницей Англии стали бы вы.
Что ж, это я уже себе представляла. Я вздрагиваю от смеси предвкушения с чем-то менее приятным. Я, королева Англии! Слава и богатства Англии будут принадлежать мне… Но хотелось бы мне обременять себя заботами правления? Мне нравится жить так, как я живу: в моей жизни много удобств, я имею много свободного времени для удовольствий и пользуюсь привилегиями своего высокого положения, не неся особой ответственности. Правда, что я честолюбива и – да-да! – корыстна (я спокойно это признаю), но моя свобода и частная жизнь не менее для меня ценны, а если я приму корону, то лишусь и того и другого. Более того, разве смогла бы я, женщина, руководить моими советниками и помощниками? Да еще и Нортумберлендом, который не успокоится, сделав меня королевой, а станет мне соперником? Я внутренне вздрагиваю. Конечно, я смогла бы править – в этом я не уступлю любому мужчине. Но хочу ли я этого? Разве не была бы я более счастлива, оставшись тем, кто я есть – частным лицом?
Герцог пристально смотрит на меня, пытаясь понять, о чем я думаю.
– По душе вам эта идея, сударыня? – спрашивает он.
– Нет. – Мне не потребовалось времени на обдумывание.
– Я так и предполагал, – говорит он, значительно глядя на моего мужа.
– Так вы уже все обсудили, – упрекаю я их.
У Генри смущенный вид, но Нортумберленд улыбается.
– Требовались некоторые уточнения, сударыня. От успеха моего плана зависит будущее Англии и наши судьбы, так что важно, чтобы мы все держались одного мнения.
– От него также зависит и ваша безопасность, – замечаю я не без злорадства.
– Естественно, – спокойно соглашается он. – Но признаться, сударыня, в моих планах не было посадить на трон вас. Народ вас совсем не знает и не поддержал бы вас против леди Марии, которой он поклоняется уже потому, что она дочь покойного короля.
– Так что было в ваших планах? – раздраженно спрашиваю я.
– Я верю, сударыня, что будущая безопасность и благосостояние нашего королевства и Церкви Англии находятся в руках наследницы следующей очереди, вашей дочери, леди Джейн. Нет, подождите, выслушайте меня, – просит он, видя, что я пытаюсь его перебить. – Если бы вы отказались от своих претензий, леди Джейн могла бы стать королевой. Она молода и красива, что идеально для моей цели, и она послушна. Но превыше всего она известна, не только в Англии, но и по всей Европе, своей ученостью и приверженностью истинной вере. Я не сомневаюсь, что нетрудно будет убедить народ принять ее в качестве своей властительницы.
– Подумай об этом, Фрэнсис, – вмешивается Генри. – Наша дочь – королева Англии; новая династия на троне; мы трое властвуем в ее тени. Это разумный выбор.
– Это единственный выбор, – с чувством заявляет Нортумберленд. – Другого не дано. Если мы хотим уцелеть.
– Я согласна с вами, милорд, – говорю я ему. – И я не могу отрицать, что возлагаю большие надежды на дочь. Это воистину превосходит мои самые невероятные ожидания, и я целиком встану за нее, если на то пошло. Но я должна спросить у вас две вещи.
– Миледи?
– Первое, этот путь сопряжен с риском. Мы должны заботиться о безопасности нашей дочери. Насколько я понимаю, вы все обдумали и предусмотрели все случайности?
– Мы все обсудили, – говорит Генри.
– Нет, милорд, позвольте мне самому объяснить вашей доброй супруге, – перебивает герцог. – Сударыня, я продумал все до мельчайших подробностей. Когда король умрет, его смерть будет скрываться как можно дольше. Будут посланы солдаты, чтобы заключить леди Марию и, в случае необходимости, леди Елизавету под стражу. Уверяю вас, никто из них не пострадает, их всего лишь посадят под домашний арест где-нибудь в надежном месте и станут за ними приглядывать. Только тогда будет объявлено о кончине короля, и вашу дочь провозгласят королевой. Многие лорды поддержат нас, потому что они тоже боятся возрождения католицизма. Я не сомневаюсь, что народ Англии быстро поймет мудрость моего плана, а если нет, то закон строг к тем, кто сеет смуту и подстрекает к мятежу. Этого довольно, чтобы унять ваше волнение?
– Тут не придерешься, – говорю я с невольным восхищением. – Но еще я должна спросить: какие
