– Нет, не помню, – бормочу я. – А что?
Миссис Эллен переходит на шепот:
– Вы думали, что все это не случайно. В моменты просветления вы боялись, что лорд Нортумберденд вас не любит и пытается отравить.
– Неужели так прямо и говорила? – изумляюсь я.
– Честное слово. Но мы, конечно, списали все это как плод нелепых фантазий, возникших в вашем больном мозгу. А в действительности герцог и герцогиня, а также ваш муж, все весьма опечалились, встревожились и постоянно присылали справиться о вашем здоровье. А потом, когда вам стало совсем худо, герцог предоставил вашим родителям этот особняк здесь, в Сайоне. Потому что воздух в этих краях более здоровый, чем в Саутворке.
Я понимаю, что нахожусь в бывшем аббатстве святой Бригитты, в Айслворте на Темзе. Монахинь отсюда выгнал мой внучатый дядя, во время роспуска монастырей. Сначала этим домом завладел герцог Сомерсет, а потом, в свою очередь, Нортумберленд, и стоит окинуть взглядом мою спальню с ее изящной мебелью, дорогими коврами и редкими гобеленами, сразу становится ясно, что он поистине неплохо здесь устроился.
Миссис Эллен кладет мне на кровать ворох бумаг.
– Герцог с семьей писали вам, – говорит она.
Я беру послания и внимательно их прочитываю. Это теплые письма, выражающие заботу, искренние пожелания выздоровления и надежду на мое скорое возвращение в Лондон. Я уже собираюсь растрогаться от такой доброты, но напоминаю себе, что она, без сомнения, вызвана исключительно тревогой о собственных интересах.
Наступает утро, когда я уже в силах составить компанию родителям и сестре Мэри для прогулки по галерее, поскольку сырость не позволяет нам выйти в сады. Мы рассматриваем висящие там многочисленные портреты; среди изображенных на них людей некоторые знакомы нам лично, или мы знаем их по другим портретам. Матушку особенно привлек групповой портрет, где изображены ее бабушка, королева Елизавета Йоркская, и четыре ее юные дочери, стоящие на коленях позади. Она указывает на третью по счету дочку.
– Это моя мать, Мария Тюдор. Какая она красавица, – замечает матушка, глядя на прелестную крошку с длинными белокурыми локонами.
– Ты думаешь, здесь есть сходство? – сомневается батюшка. – Ее сестра Екатерина тут уже взрослая девочка, а ты мне говорила, что она умерла во младенчестве.
– По-моему, сходство есть, – отвечает матушка, подумав. – Может быть, художнику велели изобразить Екатерину похожей на других сестер.
Внезапно, круша деревянную обшивку близ портрета, из стены высовывается окровавленная рука с топором. Матушка, не растерявшись, отталкивает батюшку в сторону, прежде чем он сам замечает опасность, и спасает его голову от страшного удара топора. Мы с Мэри визжим от ужаса. Позже Мэри говорит мне, что она приняла эту руку за привидение, хотя мне все показалось на удивление настоящим. Но когда батюшка выхватывает свой меч, топор с грохотом летит на пол, и кровавая рука исчезает за пробоиной в дереве.
Милорд тщательно осматривает грубую щель; позади ничего не видно, только черная пустота. Он кричит, призывая сильных мужчин с топорами и дубинами, и когда они прибегают, велит им вырубить эту часть обшивки. Через несколько минут, держа в поднятой руке фонарь, он проникает в открывшееся пространство. Заглянув туда, мы видим потайной ход, выложенный камнем. Батюшка исчезает внутри, сопровождаемый слугами, потрясающими оружием.
– Будь осторожен! – тревожно кричит матушка.
Мы, девочки, в ужасе жмемся друг к другу, не зная, чего теперь еще ожидать.
Через некоторое время милорд возвращается, хмурясь.
– Боже, как там темно и сыро, – восклицает он. – И так тесно – двоим не разойтись. Ход ведет на винтовую лестницу, по которой мы спустились в подвал. А там мы нашли нашего дровосека. Мои молодцы его схватили, а я, применив к нему проверенный и надежный способ дознания, то есть приставив кинжал к его горлу, заставил его признаться. Похоже, он когда-то был здесь, в Сайоне, монахом, а последние тринадцать лет копил горечь и обиду. По его словам, в это время он перебивался случайными заработками, выполняя самую черную работу, и подаянием местных жителей. Он сказал, что страстно мечтал о возможности отомстить дому Тюдоров, и обрадовался, узнав, что в Сайоне остановились родственники самого короля. Сегодня утром он проник в дом незамеченным, пробрался на южную галерею и с радостью обнаружил, что потайной ход и винтовая лестница на месте, не тронуты перестройкой. Там он и спрятался, зажав в руке топор. Он предназначался тебе, моя дорогая.
Батюшка обнимает матушку одной рукой за плечи. Я никогда еще не видела ее такой встревоженной: она изо всех сил старается сохранить свое обычное достоинство.
– Он все еще там? – спрашивает она, бледнея. – Надеюсь, вы хотя бы его связали?
– Так случилось, дорогая, что он уже мертв, – говорит ей милорд. – Ему удалось вывернуться, выхватить у меня кинжал и заколоть себя.
Слуги переглядываются. Батюшка глядит на них в упор. Я ничего не понимаю.
– Унесите его вечером и похороните на перекрестке дорог, – велит он им. – Он оскорбил Господа, лишив себя жизни, и не может покоиться на освященном месте. Он пытался убить мою добрую супругу и едва не убил меня. – Мужчины как будто хотят что-то сказать, но он взглядом приказывает им молчать. – Никому ничего не говорите. Я не желаю подвергать моих дочерей и жену дальнейшим испытаниям. Если кто-либо спросит вас, что вы делаете, отвечайте, что нашли тело в лесу.
Они уходят, а батюшка торопит нас обратно в наши личные покои, пресекая все расспросы. Тем дело и кончается, хотя мне любопытно, что все-таки произошло в том подвале и был ли там вообще кто-либо убит в тот день.
Нортумберленд, как говорит батюшка, сейчас почти не отходит от постели короля. Что-то зловещее присутствует в воздухе. Сегодня в Сайон прискакал гонец в королевской ливрее, но с каким известием – мне неведомо.
Я все еще слаба после болезни и провожу дни за чтением в большой гостиной или гуляю с миссис Эллен по прекрасным садам, которые развел здесь Сомерсет. Розы сейчас в самом цвету, я вдыхаю их сильный аромат и наслаждаюсь сладким шепотом теплого бриза.
День идет к вечеру, солнце золотым шаром медленно движется к западу. Собравшись домой на ужин, мы замечаем двоих всадников, въезжающих рысью в главные ворота.
– Это лорд Гилфорд, – удивленно говорю я.
Я не видела его со дня нашей свадьбы, но совсем не соскучилась. Что ему здесь понадобилось? Второй всадник – очевидно, слуга, ибо он одет в ливрею Дадли.
Завидев нас, Гилфорд машет рукой и натягивает поводья.
– Добрый день, миледи! – кричит он. – Надеюсь, вам лучше.
Я наскоро приседаю в реверансе.
– Мне гораздо лучше, сир, благодарю вас, – вежливо отвечаю я. – Что привело вас сюда?
Он спешивается и подходит ко мне, высокий и изящный, в костюме рыжевато-коричневого бархата.
– А вы можете идти, – кратко говорит он, обращаясь к миссис Эллен.
Ошеломленная его грубостью, я с мольбой гляжу на нее, прося не отходить далеко, и она тихо удаляется в соседний сад, за ближайшую изгородь.
Гилфорд смотрит на меня сверху вниз. Он очень высокий, у него ярко-синие глаза. Его совершенные черты невольно вызывают восхищение, хотя я помню, что у меня нет причин восхищаться его душой.
– Я приехал, миледи, по воле своих родителей. Разве вас не предупредили?
– Я ничего не знаю, – отвечаю я в некотором замешательстве.
– А я думал, что вы меня ждете. – Он, кажется, тоже растерян.
– А о чем меня должны были предупредить? – спрашиваю я с нарастающим трепетом, ибо начинаю догадываться об ответе.
Гилфорд делает глубокий вздох.