– О том, что наш брак должен наконец стать настоящим, – говорит он с плотоядным и хитрым выражением. – Я должен сделать вас своей женой. Мой отец сказал, что король того желает и ваши родители согласны.
В наступившей тишине я старюсь собраться с мыслями, которые несутся в моей голове испуганным вихрем.
– Я не знаю, – наконец выдавливаю я из себя. – Я не готова. Им следовало меня предупредить. И я пока не очень хорошо себя чувствую после болезни. Это невозможно!
Он глядит на меня в смятении:
– Но мой отец посылал гонца.
– Я не готова, – повторяю я. – Мне ничего не сказали.
Он, должно быть, услышал истерические нотки в моем голосе: сама я себе кажусь зверьком, угодившим в капкан.
– Нечего бояться, – говорит он. – Я не сделаю вам ничего дурного. Доверьтесь мне.
Он приподнимает мой подбородок ладонью, и наши глаза встречаются. Я чувствую, как у меня вспыхивает лицо, и снова думаю: как же он красив! И как жаль, что он мне совсем не нравится! И тут же я осыпаю себя упреками. Но он и вправду очень красив! И впервые, кажется, настроен по-доброму.
При всей моей молодости я уже успела привыкнуть смиряться под ударами судьбы, хотя и иногда бунтую против нее. Я могла бы оказаться в гораздо худшей ситуации. Я наслышана о девочках, выходивших замуж за стариков, которые в постели годились только на то, чтобы грубо лапать своих жен, но при этом ожидали, что те нарожают им сыновей. Мне, во всяком случае, не придется терпеть ласки старика. Зато мой долг велит мне подчиниться этому красивому юноше, которого судьба наделила верховной властью надо мной, сделав его моим мужем. Многие девушки, безо всякого сомнения, позавидовали бы мне, но не те девушки, что смотрят дальше красивого лица и мускулистого тела. Самое возмутительное, что меня продали ради выгоды, и я не могу не ощущать горькой обиды.
У Гилфорда, глядящего мне в лицо, хватает ума понять мою внутреннюю борьбу. Он наклоняется и на удивление нежно целует меня в губы.
Ужин проходит в мучениях. Родители тепло принимают Гилфорда, очевидно зная, зачем он явился. Я со своей стороны не могу простить им, что они ничего мне не сказали. Во время трапезы, которую устроили в малой гостиной, они терзают меня непристойными намеками и шутками. Я дико смущаюсь, когда батюшка, видя, что я сижу вся красная, замечает, что мне еще повезло, поскольку нас не заставили ложиться в постель на людях.
– В отличие от нас с матушкой, – подмигивает он, разойдясь от доброго вина. – Нас раздели донага при всем честном народе.
– Не напоминай, – говорит миледи. – Я думала, умру от стыда. А через час они вернулись с вином и потребовали доказательств исполнения супружеского долга. Они даже осмотрели простыни.
Гилфорд слушает, ухмыляясь. Мне хочется сквозь землю провалиться.
Я испытываю большое облегчение, когда убирают скатерть и подают пряное вино с вафлями в честь такого случая. Мы все поднимаем бокалы и пьем за нас, а затем милорд хлопает Гилфорда по спине:
– За работу, мой мальчик! Исполни свой долг и наделай мне внуков!
Матушка ведет меня в роскошно убранную спальню, которую специально приготовили, и помогает миссис Эллен раздеть меня и облачить в красивую сорочку белого шелка с золотой вышивкой. Когда мои длинные волосы расчесывают до блеска и укладывают по плечам, я ложусь в широкую постель, под цветной восточный полог, на душистые, пахнущие травами простыни, под одеяло, расшитое гербами Дадли. Я лежу на подушке с неподвижным лицом, а матушка целует меня – какой редкий случай, и они с миссис Эллен выходят.
Все бабьи сплетни о первой брачной ночи, когда-либо слышанные мною, лезут мне в голову. Я изо всех сил креплюсь, стараясь не поддаваться панике и не расплакаться. Одна из фрейлин моей матушки рассказывала, что боль была ужасна, что она громко кричала, и даже тогда ее муж не смог проникнуть в нее, хотя продолжал атаковать ее, как таран осажденную крепость, а она всякий раз визжала как резаная.
Прошу тебя, Боже, пусть со мной это будет не так.
Гилфорд, в красной бархатной ночной сорочке, ставит свечу на стол и оборачивается ко мне с неуверенной улыбкой.
– Задуйте ее, – шепчу я.
– Нет. Я хочу тебя видеть, – говорит он, кося на меня своим плотоядным взглядом. Он подходит к кровати, срывает с себя сорочку и швыряет ее на пол. Я никогда еще не видала голых мужчин, так что опускаю глаза, не смея взглянуть на его наготу, столь дерзко открывшуюся мне. Он ложится рядом, обнимает меня и крепко целует в губы. Прикосновение его голой плоти повергает меня в шок.
– Сними свою сорочку, – велит он хриплым голосом. Я молча подчиняюсь. Скорчившись под одеялом, распускаю ленты, продетые в лиф, и, извиваясь, освобождаюсь от сорочки. Я сую ее под подушку, чтобы потом сразу надеть. Я отчаянно смущаюсь, но Гилфорд не щадит моей стыдливости. Он откидывает одеяло и обнажает не только мою наготу, но и свою. От стыда я зажмуриваю глаза.
– Посмотри на меня, – требует он. – Смотри на меня, Джейн.
– Не могу, – шепчу я.
В ответ он хватает мою руку и направляет ее к своему напряженному члену. Я испуганно вздрагиваю, открываю глаза и снова переживаю потрясение от того, что вижу и ощущаю. Он как будто живет собственной жизнью, ибо бьется и раздувается у меня под рукой. Он ужасно огромный.
Гилфорд начинает меня трогать, лихорадочно ощупывает от груди до бедер.
– Сожми меня, – требует он, тяжело дыша. – Ну же! Крепче!
Я робко сжимаю пальцы.
– Сильнее! – пыхтит он. – Крепче!
Моя ладонь сдавливает его тугое достоинство. Просто невероятно, каким он сделался большим; я невольно отдергиваю пальцы и в страхе шепчу:
– А мне не будет больно?
Он не отвечает. Он покраснел лицом и словно бы меня больше не замечает. Он хочет только моего тела. Он корчится, яростно трется об меня и пыхтит все тяжелее. Его сила пугает меня; я вскрикиваю, когда он толкает меня локтем, но он не обращает внимания. Внезапно он приподнимается на предплечье и свободной рукой рывком раздвигает мне ноги. Его пальцы дерзко исследуют секретное место меж них, поспешно ласкают каждую складку и вдруг нежданно, свирепо вторгаются внутрь. Горячая игла боли пронзает меня, из глаз невольно брызжут слезы, и я изо всех сил стараюсь оттолкнуть его руки, но он слишком сильный, чересчур настойчивый, он яростно проталкивает свои грубые пальцы все глубже, испытывая и раня меня.
– Держи меня! – рычит он, наконец отнимая руку, и сует мне в ладонь свой пульсирующий член, который, кажется, стал еще больше, чем прежде. Он крайне возбужден, животное, объятое жаждой удовлетворить свою единственную примитивную страсть.
– Пусти, ты, сука. – Он злобно отбрасывает мою руку. – Не сейчас.
Затем он наваливается на меня, придавливая сверху, и с силой заталкивает в меня свой член. Он толкает глубже и глубже, причиняя мне жуткую, острую и пронзительную боль. Я бы закричала, но он впился губами мне в губы, и я могу только хныкать и стонать, ерзая под ним, почти задыхаясь и молясь, чтобы он перестал. Но он все бьется о меня, двигаясь все быстрее и быстрее, не зная пощады и заботясь лишь о своем удовольствии. Но вдруг он, слава богу, прекращает свои ужасные толчки, напрягается и замирает, больно и крепко вцепившись в меня и задыхаясь, как будто в агонии. Я чувствую, как его семя извергается внутри меня, прежде чем он обмякает на мне и его член медленно ослабевает.
Пытка закончилась. Я лежу под ним истерзанная, изнасилованная, оскверненная, и не смею пошевелиться. Так вот о чем поэты сочиняют такие божественные вирши? Да как может женщина получать удовольствие от такого зверского совокупления? Боже милосердый, неужели мне придется снова это вынести?
К несказанному моему изумлению, я замечаю на лице Гилфорда, рядом со мной на подушке, сонную улыбку. Он все еще лежит на мне, тяжелый, волосатый и потный, и я едва могу дышать.
