Я годами содержу на жалованье кое-каких сомнительных личностей, без чьих услуг иногда бывает не обойтись. Вызываю четверых таких злодеев к себе, впуская их в кабинет попарно.
Первым двоим я говорю:
– Я заплачу вам каждому по двадцать золотых, если вы найдете и доставите мне свежий труп мальчика лет пятнадцати, с золотисто-рыжими волосами, хрупкого сложения. Подробности меня не интересуют, но имейте в виду, что на теле не должно быть признаков насилия. Положите его в гроб и спрячьте в парке позади дворца. И сразу приходите ко мне.
– Когда это нужно сделать, милорд? – спрашивает один из них.
– Сегодня ночью. И обязательно.
Двоим другим бандитам, более грубым и тупым, я велю взять тело, лежащее в королевской опочивальне, и в свинцовом гробу спешно похоронить под покровом ночи в Гринвич-парке.
– Да, не лишним будет прикрыть носы платками, – прибавляю я. – Каждый из вас получит по двадцать золотых за работу, но ваши жизни не будут стоить ни гроша, если вы хоть одной живой душе проболтаетесь о том, что сделали. За вами будут следить, предупреждаю.
И таким образом, его величество покойный король Эдуард Шестой предан земле в мелкой и безымянной могиле в большом парке, а тело убитого детфорского подмастерья, загримированное до неузнаваемости, позднее будет помещено, с большой помпой, в склеп в часовне Генриха Седьмого в Вестминстерском аббатстве, у ног основателя династии Тюдоров.
Дело оборачивается скверно. Леди Мария, как мне докладывают, избежала западни, и я понимаю, что нельзя более медлить с осуществлением моих планов. Посему я вызываю к себе лорд-мэра Лондона с членами городского совета и шерифами.
– Милорд мэр, господа, я вынужден сообщить вам дурную новость, – заявляю я. – Его королевское величество, упокой Господь его душу, покинул этот мир. На смертном одре, желая сохранить истинную протестантскую веру в нашем королевстве, он подписал новый указ о престолонаследии и назвал свою кузину, леди Джейн Грей, своей неоспоримой наследницей. И вскоре, джентльмены, она будет провозглашена королевой.
Это умные, достигшие успеха мужи, сведущие в законах и коммерции; это тот остов, на котором держится лондонский Сити. Но они стоят и глядят на меня тупо, как бараны.
– Не сочтите за грубость, милорд герцог, – говорит лорд-мэр, – но кто такая леди Джейн Грей?
– Это правнучка короля Генриха Седьмого и внучатая племянница покойного короля Генриха Восьмого, – говорю я им. – Она добродетельна и хорошо образованна и является украшением протестантской веры.
– А что же леди Мария? – спрашивает один из старейшин.
– Да, и леди Елизавета? Как же дочери короля Генриха? Разве они не обладают первоочередным правом?
Я заставляю себя улыбнуться, подавляя нарастающее раздражение и тревогу.
– Король Генрих объявил их обеих незаконнорожденными, если вы помните. Леди Мария – закоренелая католичка, а леди Елизавета не имеет определенных взглядов. В то время как леди Джейн – убежденная протестантка и весьма религиозна. Это было главным, что заставило его величество покойного короля изменить завещание своего августейшего батюшки. Я уверен, что когда вы встретитесь с леди Джейн, которая молода, красива и умна и обладает всеми женскими добродетелями, вы оцените выбор его величества. Никто более нее не достоин управлять нашим государством.
Теперь они кивают; некоторые даже одобрительно.
– Два уточнения, джентльмены, – говорю я, поднимая руку. – Вы клянетесь не открывать этого никому, дабы леди Мария не прослышала о готовящихся переменах и не обратилась за помощью к императору. И второе… – Я нарочно делаю паузу, хмурясь. – Если станет известно, что кто-то дурно отозвался о леди Джейн – или королеве Джейн, как мы вскоре должны будем ее называть, – это будет считаться преступлением, равным государственной измене.
Вот так. Здесь им нечего возразить. Теперь они подумают дважды, прежде чем усомниться в законности указа его величества покойного короля в отношении престолонаследия.
Лорд-мэр выходит вперед:
– Ваша светлость, полагаю, я могу от имени своих коллег заверить вас в нашей безусловной преданности достойнейшей леди Джейн как нашей будущей государыне.
– Да, да! – с готовностью откликаются остальные.
Я внутренне себя поздравляю. Первое препятствие успешно преодолено.
Теперь я берусь за Тауэр, главную крепость королевства, помещая его под контроль моего надежного союзника, лорда Клинтона, и велю казнить заключенных там католиков, чтобы лишить леди Марию потенциальной поддержки. Я уже отослал одного из моих сыновей, лорда Роберта Дадли, на поиски леди Марии, велев ему захватить ее и без промедления доставить в Лондон, где я позабочусь о том, чтобы она разделила судьбу, ожидающую ее друзей в Тауэре.
Пока что Роберт шлет ободряющие новости о своем беспрепятственном продвижении на север. Его следующее послание, однако, менее радостное. Некий предатель, сообщает он мне, предупредил леди Марию об опасности, и ей удалось улизнуть. Одевшись служанкой, она сломя голову промчалась за спиной проводника, предоставленного ей одним из ее местных сторонников, и теперь наверняка уже укрылась в Кеннинг-холле. Я молю Бога, чтобы Роберт успел схватить ее прежде, чем она поднимет своих приверженцев.
Это, наверное, де Шефф послал ей весточку о смерти короля. Понятия не имею, как он пронюхал, но теперь она в любом случае знает правду. Это ясно из ее письма к Тайному совету, которое только что передали мне в руки. В самых высокопарных выражениях она пишет о своем изумлении и возмущении тем, что мы медлим сообщить ей о кончине брата и провозгласить ее королевой, и заявляет свои права на корону. Она заканчивает, приказывая нам всем как богобоязненным вассалам ее величества, незамедлительно провозгласить ее восшествие на престол.
Однако мы уже велели архиепископу Лондонскому объявить как Марию, так и Елизавету незаконнорожденными – на службе у креста святого Павла в будущее воскресенье.
Даже сейчас я не решаюсь подписать публичное заявление о смерти короля. Нам нужно еще подготовить почву для коронации леди Джейн. А для этого необходимо время.
Леди Джейн Дадли
Я читаю в саду, когда во второй половине этого теплого дня объявляют о приезде дочери Нортумберленда, Мэри, леди Сидней. Я являюсь по зову матушки в большую гостиную, где меня, к моему удивлению, с реверансом и поцелуями в обе щеки, тепло приветствует эта смуглая остроглазая красавица, жена ближайшего друга короля. А я-то думала, что для Дадли я persona non grata.[19]
– Сударыня, – громко заявляет она, – я прислана, дабы просить вас приехать сегодня вечером в Сайон- хаус и получить то, что его величество король пожаловал вам.
Это наверняка то, чего я боялась. Я мигом настораживаюсь и отступаю.
– Сожалею, миледи, но я в последнее время нездорова, и слабость не позволяет мне выезжать, – протестую я.
Но Мэри не хочет слушать.
– Сударыня, боюсь, я вынуждена настоять. Вам необходимо поехать со мной, как и вашей матушке. – Теперь она говорит тоном, не терпящим возражений. – Пожалуйста, поспешите приготовиться к отъезду.
Я, вся дрожа, бросаюсь к себе в комнату.
– Я не могу ехать, – в ужасе говорю я миссис Эллен. – Вы догадываетесь, что произошло. И вы знаете, что я не хочу принимать в этом участия.
Конечно, миссис Эллен знает, о чем я говорю. Она хочет утешить меня, но все впустую.
Я так одинока. Ни один человек не может мне помочь. Я как будто ступила с твердой суши в лодку, которая вот-вот сорвется в стремнину, и я не могу сойти с нее до того, как разразится несчастье, и не в силах уйти прочь. Я, с каменным лицом, стою молча и дрожу, пока миссис Эллен одевает меня в черное бархатное платье, вышитое по кайме серебром, переплетает и укладывает мне волосы и надевает
