плакал. У него красные глаза.
– Значит, ты уже знаешь.
Повисает неловкая пауза. Даже в наши лучшие времена мы мало что могли сказать друг другу.
– А что, если ты беременна? – отваживается он спросить.
– Будем молиться, чтобы это было не так. В мире и без того слишком много Дадли.
Его глаза снова наполняются слезами.
– Отец, – шепчет он. – Что они сделают с моим отцом?
Если бы не мое оцепенение и не его былая жестокость ко мне, я бы попыталась его утешить. Я понимаю – он глубоко страдает. Но у меня нет для него слов.
Шмыгнув носом, он говорит:
– Теперь я тебя оставлю. Я должен быть подле моей матушки.
И он выходит, с тяжело вздымающимися плечами.
Еле передвигая ноги, я добираюсь до своей комнаты, пытаясь при этом сделать жизнерадостное лицо ради миссис Эллен и миссис Тилни. Но когда я рассказываю им, что случилось, миссис Тилни начинает жалобно плакать. У миссис Эллен сухие глаза – горе ее так велико, что у нее даже нет слез. Вместо рыданий она спешит заняться бытовыми делами, помогая мне переодеться в одно из моих простых черных платьев. Жизнь, в конце концов, продолжается.
– Уже почти шесть, сударыня, – напоминает она мне.
А я и забыла. Я обещала быть на крестинах у Андерхиллов.
– Нужно торопиться, – говорю я, беря свой молитвенник. Однако, открыв дверь спальни, обнаруживаю, что путь мне преграждают стражи.
Я в заключении.
Леди Джейн Дадли
Передо мной стоит маркиз Винчестер.
– Сударыня, по требованию королевы Марии вы должны передать мне корону Англии, а также драгоценности из королевской казны и другие регалии, как и другое имущество Тауэра, по праву принадлежащее нашей законной государыне, такие, как меха, часы и портреты.
– Сир, они в вашем распоряжении, – говорю я ему. – Они мне никогда не были нужны.
Он не обращает внимания на мои слова.
– Комендант Тауэра, сэр Джон Бриджис, ознакомит вас с условиями вашего заключения, – заканчивает он, затем коротко кланяется и выходит из комнаты, с поспешностью, граничащей с неприличием.
Вскоре является и сам комендант – вежливый и добродушный человек лет пятидесяти с лишним. Ему явно не по душе исполнять обязанности тюремщика пятнадцатилетней девочки, и он лично мне сочувствует. Но, как ранее объяснил Винчестер, меня держат взаперти не столько за то, что я совершила – поскольку королева, в милости своей, понимает, что меня использовали дурные люди, – сколько за то, что я есть я.
– Ее величество опасается, – говорил он, – что вы можете стать символом протестантских мятежей, когда радость по поводу ее восхождения на престол утихнет. И посему вы пока останетесь в Тауэре.
Миссис Эллен
Комендант снова пришел повидать Джейн. Она кажется такой маленькой и хрупкой, стоя у своего стола в простом черном платье и капоре, сжав крохотные детские ручки. Не в первый раз я удивляюсь, как это дитя можно считать преступницей.
– Добрый день, сударыня, – говорит сэр Джон.
Это большой, грузный мужчина, но с виду довольно мирный. Возможно, работа у него не из приятных, но лицо доброе.
– Добрый день, сэр Джон, – отвечает Джейн робким голоском. – Мне идти в тюрьму?
Кто-то и где-то уже произносил эти слова. Мне ни в жизнь не вспомнить, кто и когда их произнес, но мне они не нравятся. Сейчас это не важно. Это подождет. Прошу тебя, Боже, пусть комендант скажет, что о тюрьме речь не идет.
– Вовсе нет, сударыня, – говорит он. – Вы будете располагаться у мастера Партриджа, тюремщика Тауэра, и миссис Партридж. У них удобный дом по соседству с моей квартирой, видом на Тауэр-грин и церковь Святого Петра-в-оковах. И вы сможете взять туда фрейлин, что прислуживают вам.
На лице Джейн явственно написано облегчение. Мы обе боялись, что будет гораздо хуже.
Тауэр-грин. Ну да. Это же была Анна Болейн. Это она спрашивала, идти ли ей в тюрьму. Она встретила свою смерть здесь, на Тауэр-грин, и ее обезглавленное тело лежит в безымянной могиле в церкви.
Комендант выводит меня из комнаты.
– Временами мне совсем не нравится моя служба, – говорит он мне, когда мы оказываемся с ним вдвоем за закрытой дверью. – Она же просто дитя. Такая маленькая и хрупкая. Еще и ученая, как я слышал, но сам-то я не большой ценитель наук. От них у девочек заводятся разные идеи. И все же, судя по всему, она ведет себя благопристойно и добродетельно.
– Так и есть, сэр Джон, – отвечаю я. – Она хорошая девочка, во всех отношениях, и ее со злым умыслом использовали дурные люди.
– Ну, этого я не знаю, – уклончиво замечает он. – Мне не по чину судить своих подопечных. – Его лицо внезапно смягчается, и он прибавляет почти шепотом: – Я горжусь тем, что я примерный семьянин, и меня возмущает трусость родителей леди Джейн, которые бросили ее. И конечно, я не поверю, что девочка виновна в измене. Сомневаюсь, что она отвечает за деяния, на которые ее толкнули. Я хотел уверить вас, что буду к ней добр, пока она у меня на попечении, так что не бойтесь. Но помните – никому ни слова. Я вам ничего не говорил.
Возвращаясь к Джейн, я чуть не плачу и молю Бога, чтобы королева проявила такую же проницательность и сострадание, как и ее комендант.
Леди Джейн Дадли
Святой Петр-в-оковах. И я здесь все равно что в оковах, хотя и в невидимых. Быть ли мне когда-либо снова свободной? Сэр Джон Бриджис сопровождает меня в дом тюремщика. Когда мы идем мимо Тауэр-грин, я вспоминаю, что на этой лужайке были обезглавлены Анна Болейн и Екатерина Говард. Теперь их тела лежат внизу в часовне. По своей воле я бы не выбрала такой вид из окна.
И все же моя судьба могла быть гораздо хуже. Меня могли бы запереть в темном, сыром подземелье.
– Мне позволено иметь при себе слуг? – осведомляюсь я.
– Леди Трокмортон будет вашей фрейлиной, при вас останутся миссис Эллен, миссис Тилни и паж. Боюсь, что остальные уже распущены. Благодаря своему титулу, вы будете находиться на особом положении в доме Партриджа, жить со всеми удобствами.
– Королева очень добра. Я не заслуживаю от нее такой милости, – смиренно замечаю я. – Скажите, сэр Джон, позволено ли мне иметь книги и письменные принадлежности, чтобы я могла продолжать свои занятия?
– Это я вам устрою. Ваши фрейлины принесут одежду и другие личные вещи из дворца.
– Мне очень мало нужно, – говорю я. – Не больше, чем любому простому смертному.
Я показываю ему молитвенник, который несу в руках, подарок Гилфорда, в переплете из черного бархата.
– Сэр Джон, вы не могли бы сказать мне, что со мною станется? – спрашиваю я. Мне отчаянно хочется узнать.
– Не могу, сударыня, – печально отвечает несчастный комендант. – Я и правда не знаю. А если бы знал, то не имел бы права сказать вам без особых санкций. Советую вам жить одним днем и положиться на Господа. Пусть все утрясется. Затем, может быть, что-то и прояснится.
Я понимаю, что больше мне ничего от него не добиться. Спрашиваю, что стало с Гилфордом и его матерью.
– Они оба в заключении, а изменник Дадли вскоре присоединится к ним здесь в Тауэре.
