— Зато он очень душевный, — ответил Ринсвинд. — Это прямо-таки глас сердца.
— Отлично. Большущее спасибо. Я поработаю над этим, — сказал Моркоу.
Ринсвинд вздохнул.
— Тебе это кажется таким захватывающим, да? — спросил он. — Тебе действительно так кажется.
— Это действительно довольно непростая задача, отправиться туда, где еще никто не бывал, — сказал Моркоу.
— Неправильно! Мы отправляемся туда, откуда еще никто не возвращался, — нерешительно сказал Ринсвинд. — Ну, кроме меня. Но я передвигался не так быстро и я… вроде как упал опять на Диск.
— Да, они рассказывали. А что ты видел?
— Мою жизнь, промелькнувшую перед глазами.
— Наверное, мы увидим много интересного.
Ринсвинд с ненавистью смотрел на Моркоу, который согнулся над своим шитьем. Он излучал аккуратность, такого изящного вида: казалось, он принадлежит к тем, кто моется очень аккуратно. А еще Ринсвинду он казался полным идиотом, у которого между ушей — хрящ. Но полные идиоты обычно не говорят такие вещи.
— Я взял иконограф и много краски для бесенка. Ты знаешь, что волшебники хотят, чтобы мы проводили всевозможные наблюдения? — продолжал Моркоу. — Они говорят, такой шанс выпадает раз в жизни.
— Знаешь, ты, наверное, не заведешь себе тут друзей, — ответил Ринсвинд.
— У тебя есть какие-нибудь идеи насчет того, что хочет Серебряная Орда?
— Выпивку, денег и женщин, — ответил Ринсвинд. — Хотя, думаю, насчет последнего они уже не волнуются.
— Но разве у них этого всего не было?
Ринсвинд кивнул. Это была загадка. У Орды это все было. У них было все, что только можно купить за деньги. А учитывая количество денег на Противовесном Континенте, это было все на свете.
Ему пришло на ум, что когда у тебя есть все на свете, это все превращается в ничто.
Долину заполнял холодный зеленый свет, который отражался от вздымающегося льда центральной горы. Он менялся и расцветал, как вода. Внутри него, с ворчаниями и переспрашиваниями, двигалась Серебряная Орда.
Позади них, согнувшись почти пополам от ужаса и страха, бледный, как человек, видевший воистину ужасные вещи, шел менестрель. Его одежды были порваны. Один чулок был содран. Он вымок до нитки, хотя местами на его одеждах виднелись подпалины. В дрожащих руках он держал то, что раньше было лютней, на которой теперь не хватало половины струн. Это был человек, повидавший жизнь, вернее, то, как она обрывается.
— Не такие уж они и бешеные оказались, не как все монахи, — сказал Калеб. — Скорее отчаяные, а не бешеные. Я-то видал таких монахов, что у них аж пена капала изо рта.
— А этим монстрам только с живодерами встречаться, правда, — сказал Маздам. — Если честно, мне даже стыдно было их убивать. Они постарше нас будут.
— А рыбки были ничего, — сказал Коэн. — Настоящие большие сволочи.
— А еще было очень здорово, когда у нас кончилась моржатина, — сказал Злобный Гарри.
— Твои приспешники себя замечательно проявили, Гарри, — сказал Коэн. — Я не стал бы называть их глупыми. Никогда не видел столько людей, которые сами отрубили бы себе головы своими же мечами.
— Они были хорошими ребятами, — сказал Гарри, — тупые вконец.
Коэн улыбнулся Малышу Вилли, который посасывал порезаный палец.
— Зуб, — сказал он. — Ха… ответ всегда «зуб», да?
— Ну ладно, ладно, иногда попадается и «язык», — сказал Малыш Вилли. Он повернулся к менестрелю.
— Ты записал тот кусок, там, когда я порезал гигантскую тарантулу? — спросил он.
Менестрель медленно поднял голову. На лютне порвалась струна.
— Мууа, — промычал он.
Остаток Орды быстро собрался вокруг. Нет смысла в том, чтобы позволить только одному из них войти в величайший стих.
— Не забудь спеть про то, как рыба заглотила меня, и мне пришлось разрубить ее изнутри, лады?
— Мууа…
— А ты записал про то, как я убил ту шестирукую танцующую статую?
— Мууа…
— Че ты несешь? Эт’ я убил статую!
— Да ну? Я расколол ее точнехонько посередке, дружок! Никто не пережил бы это!
— А чего ж ты просто не отрубил ей башку?
— Не успел. Кто-то меня опередил.
— Эй, эй, он не записывает! А чего это он не пишет? Коэн, скажи ему, пусть пишет!
— Пусть он немного оклемается, — ответил Коэн. — Кажется, они с рыбой не поладили.
— Интересно, почему, — сказал Маздам. — Я вытащил его, она даже не успела его как следует пожевать. А в том коридоре он мог бы просохнуть. Знаете, эти языки пламени так внезапно поднимаются из пола.
— Думаю, наш бард не ожидал, что из пола может внезапно выскочить пламя, — сказал Коэн.
Маздам театрально пожал плечами.
— Ну, если ты не ожидаешь внезапного пламени, то нафига ты вообще куда-то поперся?
— И мы с вами слишком увлеклись спором, с теми демонами из нижних миров, что стояли на воротах, если бы Хэмиш не проснулся, — продолжал Коэн.
Хэмиш пошевелился в своем кресле, под связками филе огромной рыбины, неумело обернутыми в шафрановые мантии.
— Чиво?
— Я СКАЗАЛ, ЧТО ТЫ НАЧАЛ ВОРЧАТЬ ВМЕСТО ТОГО, ЧТОБЫ СПАТЬ! — закричал Коэн.
— Ач, точна!
Малыш Вилли потер бедро.
— Пришла пора признать, что одно из тех чудовищ чуть не достало меня, — сказал он. — Мне, боюсь, придется вернуться.
Коэн быстро развернулся.
— И умереть как Старик Винсент?
— Ну, не…
— Где бы он был, если бы мы не устроили правильные похороны, а? Огромный погребальный костер, вот похороны героя. А все остальные говорили, что зря только потратились на хороший корабль! Так что завязывай трепаться и иди за мной!
— Мсс… псс…пс — просвистел менестрель, и наконец ему удалось вымолвить слова. — Психи! Психи! Психи! Вы все абсолютные, совершенные психи!
Калеб похлопал его нежно по плечу и развернулся, чтобы следовать за их лидером.
— Нам больше по душе слово берсерк, парень, — сказал он.
Некоторые вещи требуется протестировать…
— Мне надо посмотреть ночью на болотных дракончиков, — сказал доверительно Леонард Думмингу Тупсу, настраивающему механизм постоянного поддержания огня. — Мне кажется, что для них огонь является широко применимым средством передвижения. То есть, болотный дракончик — это живая ракета. Как мне всегда казалось, довольно странное создание для такого мира, как наш. Думаю, что они прибыли сюда откуда-то еще.
— Они обычно очень взрываются, — сказал, отступая, Думминг. Дракончик в стальной клетке внимательно следил за ним.
