маленькой деревушке Переволок, находившейся на самой границе России и Эстонии, на русском берегу пограничной реки Нарвы. Само собой, граница та являлась во времена Союза чисто формальной — линия на карте, не более.
Граев в детстве и юности несколько лет подряд проводил в Переволоке август месяц. Отец, страстный охотник и рыболов, снимал там половину дома — и на время своего отпуска брал с собой сына. Родители Граева жили врозь, так уж сложилось.
Яван Яфимович был тогда уже весьма пожилым и весьма общительным человеком с круглым добрым лицом, переходящим в округлую же лысину. Остатки седых волос на затылке сбривал. Ходил тяжело, опираясь на резную самодельную палку. Говорил с неким странным акцентом, заменяя звуком «я» некоторые другие гласные. Больше ничего приметного во внешности и манерах этого пенсионера не имелось.
Шпионское свое прошлое Яван Яфимович не афишировал, но особо и не скрывал. Иногда, выпив рюмку-другую (а больших количеств он и не употреблял) с Граевым-старшим, рассказывал, наряду с другими многочисленными историями, какой-нибудь эпизод из нелегких своих шпионских будней. За несколько лет знакомства сложилась из этих эпизодов достаточно связная история…
Родился Яван Яфимович, тогда еще просто Ваня, в тех самых местах, в междуречье рек Нарвы (Наровы, как ее называли местные жители) и Плюссы.
Узкая эта полоска земли по договору 1921 года отошла к буржуазной Эстонии, так что был будущий шпион эстонским подданным. Летом 1940 года Эстония приказала долго жить, а ее население (Яван Яфимович в том числе) с энтузиазмом влилось в братскую семью советских народов. Не испытывавших энтузиазма грузили в вагоны с решетками на окнах и отправляли на далекие северо-восточные окраины — вливаться в братскую семью советских зеков.
Но Ваня, батрачивший до воссоединения на хуторе у зажиточного эстонца, особых трудностей за год советской жизни не испытал. Наоборот, вступил в комсомол и весело раскулачивал своего бывшего хозяина и его коллег-эксплуататоров. Упомянутое междуречье, кстати, приверстали к РСФСР, проведя границу с уже социалистической Эстонской республикой по Нарове.
А потом началась война…
Незадолго до ее начала Явана Яфимовича призвали в армию. И, как комсомольского активиста, к тому же не понаслышке знакомого с реалиями жизни в эксплуататорском обществе, — определили двадцатишестилетнего парня в разведывательно-диверсионную школу. Полтора месяца из малограмотного (три класса сельской школы) батрака готовили матерого шпиона. Стрелять из винтовки и пистолета Ваня кое-как выучился, азы взрывного дела тоже с грехом пополам начал осваивать… Один раз даже спрыгнул с парашютом, зажмурив глаза и тихонечко, чтоб не услышал инструктор, шепча молитву. Но работа с рацией и шифровальным блокнотом никак ему не давалась. Впрочем, времени оставалось достаточно, курс молодого шпиона рассчитан был на полтора года.
Однако двадцать второе июня сорок первого года спутало все планы и сроки…
Подготовку быстренько, в три недели, завершили — чему научились, с тем и шпионствуйте. Даже выпускных экзаменов не проводили, экзаменом должно было стать первое задание. И Яван Яфимович очутился за линией фронта. Прыгать с парашютом не довелось, да и линии фронта как таковой не было. Просто группа шпионов-недоучек затаилась в сосновом лесу, а на следующий день была уже на занятой врагом территории…
Их ведь так сотнями тогда забрасывали, этих толком не обученных парнишек. И хорошо, если один из сотни успевал перед смертью или пленом хоть что-нибудь из задания выполнить. Остальные гибли, уверенные, что гибнут за Родину, а не за чью-то преступную глупость, уничтожившую в предвоенные годы большинство кадровых диверсантов и разведчиков…
Но с Яваном Яфимычем готовившие его специалисты просчитались. Выросший совершенно в другой стране, и получивший лишенное советской романтики воспитание, он не видел ничего привлекательного в геройской гибели за социалистическую отчизну. Раскулачивать, конечно, было интересно и весело, но лезть на верную гибель — нет уж, извините.
И вот тут в воспоминаниях экс-шпиона наблюдался некий пробел… В его группе было еще четыре человека, но где и как он с ними расстался — Граев так никогда и не узнал. Возможно, расставание получилось не самым мирным…
В любом случае, в окрестностях родной деревни Ваня появился спустя какое-то время в одиночестве, влача увесистый вещмешок — в нем лежали рация и несколько толовых шашек с детонаторами и бикфордовыми шнурами.
Выданный паек Ваня прикончил, а громоздкую винтовку утопил в болоте, оставив на случай огневого контакта пистолет ТТ.
Гарнизона или полицаев в деревне не оказалось, новую власть представлял староста, — односельчанин, хорошо знакомый Ивану.
Староста долго не мог взять в толк, что перед ним шпион, решивший сдаться. Считал Ваньку-сироту (деревенское прозвище шпиона) обычным дезертиром, предлагал выкопать в лесу схрон-бункер, а до завершения строительства поселиться в погребе у кого-либо из соседей…
Разузнав, что комендатура находится в другой деревне, расположенной в семнадцати верстах, Яван Яфимович передохнул и бодрым солдатским шагом двинулся по лесному проселку.
Посылавшие на задание не снабдили его штатской одеждой и соответствующими документами, — справедливо рассудив, что для одноразового шпиона-камикадзе это излишняя роскошь. Однако, как ни странно, красноармейская форма и амуниция Вани не привлекли ничьего недоброжелательного внимания, — до комендатуры он добрался без приключений.
Комендант, пожилой немец, тоже не сразу понял, что в руки его попал советский разведчик. И захотел присоединить Ваню к партии наловленных по лесам и деревням окруженцев, — в целях последующей отправки в лагерь. Но, когда тот вынул из мешка и бухнул на стол рацию и взрывчатку, комендант все же позвонил куда следует. А потом отправил шпиона в райцентр, на подводе, под конвоем двух солдат из невеликого своего гарнизона.
Наивный Яван Яфимович надеялся, что новая власть оценит его явку с повинной. И, убедившись, что шпионажем и диверсиями он не занимался, выдаст какой ни есть аусвайс и позволит спокойно жить на прежнем месте. Как бы не так…
Немцы вцепились в него мертво, как фокстерьер в лисицу. Дня три или четыре интенсивных допросов — затем неделя полного безделья — затем снова допросы… И так по кругу, раз за разом.
Кормили относительно сытно, но каждый день одно и тоже. Жил Ваня в одиночной не то камере, не то комнате: солдатская койка, тумбочка, на окнах решетки, дверь постоянно заперта.
Никаких особых секретов подготовки наших разведчиков Ваня немцам не раскрыл, — сам ничего толком не знал. Но те продолжали мотать жилы, по десятому кругу выспрашивая одно и то же…
Яван Яфимович уже люто жалел, что не последовал мудрому совету старосты, и не выкопал себе в лесу потайное убежище. Даже стал подумывать о побеге, — впрочем, достаточно робко.
И тут некий обер-лейтенант, неплохо говорящий по-русски, предложил ему поработать на германскую разведку. Пройдя, соответственно, новый курс обучения, уже в абверовской разведшколе.
Ваня согласился.
Много лет спустя, размышляя над этой историей, Граев долго не мог понять: почему же шпионское начальство с обеих сторон так старалось привлечь деревенского недотепу под свои знамена?!
И только один ответ приходил в голову: виной всему внешность Явана Яфимовича. Глядя на его круглое, благообразное лицо и добрый взгляд, до старости сохранивший невинно-детское выражение, Ваню можно было принять за кого угодно, только не за разведчика и диверсанта… Граев подозревал, к примеру, что охрана секретного объекта, обнаружив в окружающих кустах Яфимовича с грузом взрывчатки, вполне могла поверить его наивным объяснениям — шел, дескать, на реку, рыбки поглушить, да вот и заблудился…
И Яван Яфимович стал шпионом-двойником.
Встал под гитлеровские знамена. Но выбора особенного не было: или разведшкола, или лагерь для
