не есть тут определённая сама по себе сущность, и точного определения также нельзя установить. Главное, что приходится принять в соображение, — это индивидуальную производительную способность по отношению к общей.
Опыт показал нам, что имеются типически повторяющиеся формы психического поведения, при котором произошло перемещение самосознания, лишившее данных индивидуумов их свободной воли; что имеются случаи общего упадка умственных сил, при котором производительная способность данного лица доходит до нуля и т.д. Таким образом, чисто путём опыта дошли до познания, что имеется ряд душевных заболеваний, отличающихся определёнными явлениями и определённым течением.
Ближайшим шагом науки было сравнение психологических условий несомненно помешанных с умственно здоровыми людьми. При этом, стало быть, вполне справедливо исходили из того предположения, что, с одной стороны, дело идёт об умственно здоровых, а с другой – об умственно больных людях, и, изучая психологические отличия между обоими, пришли к распознаванию так называемых симптомов умственных болезней.
Хотя сумма симптомов образуют болезнь, — не они прежде всего представились нашему познанию, а мы достигли его лишь после изучения отдельных составных частей душевных болезней. В то время как, например, в прежние времена галлюцинации всячески объясняли мистическим образом, считая их призраками, божественными видениями, наваждениями дьявола и т.д., путём изучения душевных расстройств узнали, что последние необыкновенно часто сопровождаются галлюцинациями, а затем уже привыкли раз и навсегда смотреть на галлюцинации, как на болезненный симптом. И действительно, оказалось, что там, где дело шло об обманах чувств, обыкновенно можно было доказать душевную болезнь. Дальнейшее изучение симптомов и течения душевных болезней дало нам наконец возможность распознать умственные заболевания уже в такое время, когда публика не в состоянии ещё заметить никаких изменений в психическом поведении больного. Но всё это основано исключительно на опыте. Только благодаря ему, мы научились предсказывать определённое течение душевного состояния на основании распознавания известного сочетания симптомов.
Если наш опыт в области психологии и психиатрии расширится, то этому можно будет только радоваться, потому что несмотря на все наши старания, мы всё ещё стоим у порога познания. Но каждый новый опыт приносит с собой новые затруднения, так как из опытов нужно делать выводы, и нередко новые факты разбивают наши прекраснейшие теории, не подтверждая последних или прямо им противореча. Тут– то и необходимо вести исследование без предубеждения и судить объективно.
Итак, узнав, что при многих душевных болезнях, как первичное помешательство, прогрессивный паралич, а также некоторые формы меланхолии, мании т.д., галлюцинации составляют важный симптом болезни, — в новейшее время сделали открытие, что большое число выдающихся людей, так называемых гениев, также иногда имеют галлюцинации. Что же мы вправе заключить из этого? Что все такие выдающиеся люди были помешанными? Моро, а с ним и Ломброзо действительно делают такой вывод, но они при этом совершенно не замечают, что исходят из произвольного предположения. Они предполагают, что некоторые явления, между прочим и галлюцинации, встречаются только у помешанных. Но по какому праву они делают такое предположение? Подобно тому как мы назвали несомненно помешанным человека с обилием безумных идей, с уничтоженным самосознанием или с полным упадком интеллигентности, и изучали его психологические явления как болезненные симптомы, — мы можем назвать умственно несомненно здоровым человека, который всю жизнь пользовался уважением и поклонением своих ближних, который всегда действовал в полном сознании своих поступков, и должны будем рассматривать его психологические процессы как чисто физиологические явления.
Чарльз Лам говорит: «It is impossible for a mind to conceive of a mad Shakespeare». В этих словах много правды. Но Шекспира мы знаем лишь как поэта, Гёте же мы знаем и как человека, и в его самые сокровенные чувства и думы мы можем заглянуть так глубоко, как ни у какого другого человека в истории. Если мы желаем себе представить цельного человека, так это именно Гёте. Кто раз сталкивался с ним, приходил в восторг от этой личности, в восхищение от величия его ума. «Огненным духом с орлиными крыльями, гением от головы до пяток называет его Гейнзе, поэт чувственности; христиански мечтательный Лафатер называет его гением, основная черта которого есть любовь, а глубокомысленный Юнг–Штиллинг жалеет, что столь немногим суждено знать сердце этого замечательного человека с большими ясными глазами, чудным лбом и стройным сложением. Клингер пишет, что потомство будет вечно удивляться ему, а поэт–философ Якоби считает невозможным, чтобы об этом необыкновенном существе мог себе составить хоть какое–либо понятие тот, кто не видел и не слышал Гёте. Виланд утверждает, что никогда ещё в мире не было человека, который бы в такой степени сочетал в себе всю доброту и всю мощь, который бы так глубоко понял природу, как Гёте» (Moriz Carriere).
Приступая к психологическому анализу Гёте, мы вправе предположить, что имеем дело с умственно здоровым человеком. То, что мы здесь находим, хоть и необыкновенно, но не выходит за пределы чисто физиологических процессов. Если поэтому Гёте, как мы видели, имел иногда галлюцинации, то было бы совершенно неправильно делать отсюда вывод, что Гёте страдал умственным расстройством; мы, скорее, должны заключить из этого, что заблуждались, полагая, будто обманы чувств наблюдаются лишь у помешанных, и нашей дальнейшей задачей будет – найти их причину, способ происхождения и отличие от галлюцинаций душевнобольных.
Можно было бы здесь отметить, что у Гёте, несмотря на величие его ума, дело шло о преходящем болезненном состоянии, но такой взгляд как раз опровергается тем, что у людей с выдающимся умом обманы чувств наблюдаются относительно часто. Моро поэтому и не говорит о преходящей болезни, существующей вопреки и наряду с величием ума, а считает именно последнее признаком умственного заболевания.
Я того мнения, что как случающиеся у великих людей галлюцинации, так и остальные так называемые «болезненные симптомы гениальности», которые мы рассмотрим по порядку, вообще не могут быть рассматриваемы как симптомы болезни потому, что дело здесь идёт о чисто физиологических явлениях, которые наука должна объяснить и обосновать.
Как я уже неоднократно указывал, главным условием умственного здоровья служит равномерное развитие различных психических факторов. Как развитие всех отдельных умственных особенностей, так и их взаимное отношение требует известной физиологической широты. У одного человека преобладает фантазия, у другого рассудочная деятельность, у третьего чувствительность, но все они могут при этом не выходить за границу физиологической широты. Это различие во взаимоотношении психических моментов обусловливает различие характеров, и мы знаем, что на свете нет двух одинаковых характеров и что поэтому о норме в этом отношении не может быть речи.
Чем выше общая ступень развития рода и индивидуума, тем очевиднее будут различия между психическими факторами и тем соответственно этому большей окажется нужная физиологическая широта. Если скульптор делает маленькую статуэтку и совершает при этом незначительную погрешность, от которой образуется разница в обеих половинах лица, то этого, быть может, никто и не заметит. Если же эту статуэтку увеличить в пять раз, то разница уже сразу бросается в глаза, хотя отношение осталось тем же. Таким образом, к высоко одарённым индивидуумам, к так называемым гениям, необходимо во всех отношениях прикладывать высший масштаб; они для нас – люди, представляющиеся нам как бы сквозь увеличительное стекло.
Теперь постараемся исследовать различные «симптомы», открытые у великих людей, и отыскать разницу между ними и симптомами душевных болезней.
Итак, Моро и Ломброзо составили целый список великих людей, страдавший будто бы галлюцинациями. Я зашёл бы слишком далеко, если бы пожелал здесь остановиться на всех этих случаях, между которыми имеются: Наполеон, Лютер, Бернадот, Бенвенуто Челлини, Байрон, Карданус, Кромвель, Сократ, Брут и т.д.
Прежде всего должно заметить, что весь материал чрезвычайно сомнителен. Всем известно, как жизнь замечательных людей всегда разукрашивается всяческими анекдотами и сказками, как их отчасти сознательно, отчасти бессознательно окружают чудесными сказаниями. Затем эти измышления перемешиваются с действительными происшествиями, один писатель переписывает у другого, первоначальный источник пропадает, и сказка всеми принимается за факт.
Каждому психиатру известно, что вовсе не всегда так легко с уверенностью установить галлюцинации,
