психическими галлюцинациями (Баярже). Крафт–Эбинг пишет по этому поводу следующее: «У художников такая способность бывает либо просто репродуктивной, либо фантастически преобразующей. На ней, быть может, основано искусство некоторых выдающихся художников драмы, поразительно пластическое изображение таких поэтов, как Гёте, Оссиан, Гомер. У композиторов тонкость инструментовки и характер их произведений также, вероятно, основаны на способности тонкой и живой воспроизводительной способности их акустической памяти. Что индивидуумы со столь развитыми чувствами легче могут иметь галлюцинации, чем лица с бедной фантазией, вращающиеся больше в области отвлечённых идей, - с этим вовсе не приходится спорить».
До сих пор наши рассуждения имели в виду исключительно случаи, где обманы чувств вызывались произвольно, будь это посредством особенно сильно развитой воспроизводительной способности, или же посредством игры фантазии. Лица, о которых идёт речь, сохраняли при этом сознание, что дело шло лишь о фантастическом образе, а не о действительном предмете.
В противоположность этому нам сообщают о значительном числе выдающихся людей, у которых обманы чувств происходили независимо от воли, стало быть были действительными галлюцинациями. Сюда относятся главным образом религиозные видения. Лютер неоднократно видел дьявола и, как известно, однажды даже швырнул в него чернильницей.
В вопросе о том, следует ли подобные обманы чувств считать чем–то болезненным, мнения расходятся. В то время как одни психиатры говорят о физиологических галлюцинациях, возможных при состоянии полнейшего здоровья (Бриер де Буамон, Лейдесдорф, Штрюмпель и др.), другие видят в них при всех условиях симптом умственного расстройства. При особом мнении остался Гаген, полагающий, что хотя галлюцинация всегда представляет собой болезненное состояние, но болезнь в таком случае не обязательно должна быть психической. Он видит в галлюцинации телесное заболевание, которое хоть и образует обыкновенно осложнение умственных болезней, но само по себе не обязано служить симптомом душевного заболевания. Гаген приходит к этому выводу на основании своей теории, рассматривающей галлюцинацию как судорогу, — но об этом здесь не место распространяться.
Если что побуждает Гагена считать всегда галлюцинацию доказательством болезненного состояния, так это её относительная редкость. «Галлюцинация, во всяком случае, — процесс, уклоняющийся от нормы». Но если всё «уклоняющееся от нормы» считать болезненным, то мы снова возвращаемся к тому, что «гений» болезнен, ибо он «уклоняется от нормы»: «нормальный» человек – простой смертный, а не гений.
Этот факт, который ежедневно можно наблюдать, – что галлюцинации могут быть вызваны путём внушения и не только в состоянии гипноза, но и в совсем обыкновенном состоянии. Возьмите, например, женщину, которая ещё никогда не пользовалась электричеством и которая немного боится этой процедуры; если приставите к её голове электроды гальванической батареи, не замыкая тока, а лишь давая гудеть фарадическому аппарату, то эта женщина нередко ясно будет чувствовать ток и даже станет жаловаться, что он слишком силён. Хотя никакого тока нет, женщина в этом случае полагает, что всё–таки чувствует его. Всякое внутреннее возбуждение, всякий аффект способствует подобному обману.
Трусливой, а ещё больше – суеверной особе, проходящей ночью по кладбищу, будет казаться, что она видит различные фигуры, слышит голоса и прочее. Эти обманы чувств могут в вышеуказанном смысле быть иллюзиями: тени деревьев принимаются за приведения, а шум листвы за голоса, — или же они могут быть и чистыми галлюцинациями, когда обманчивое ощущение не имеет внешнего объекта.
Подобные явления не редки и зависят от богатой и живой фантазии и от сильного душевного волнения. Эта игра фантазии, вызванная душевными волнениями и настроениями, нигде не была поэтически лучше изображена в её внешнем сходстве с безумием, как у Шекспира в его пьесе «Сон в Иванову ночь».
Тезей.
Да, странностей в рассказах этих больше,
Чем истины. Но не поверю я
Волшебным глупостям и старым басням.
Влюблённые, равно как и безумцы,
Имеют все такой кипучий мозг,
Столь странные фантазии, что часто
Им кажется за истину такое,
Чего никак смысл здравый не поймёт.
Безумный и влюблённый, и поэт
Составлены все из воображенья.
Один – и это сумасшедший – видит
Вокруг себя такую тьму чертей,
Что не вместил бы их и ад обширный;
А кто влюблён – такой же сумасшедший –
Тот на челе цыганки смуглой зрит
Елены красоту; поэта вздор,
Пылающий безумием чудесным,
То на землю, блистая, упадёт,
То от земли стремится к небесам.
Потом, пока его воображенье
Безвестные предметы облекает
В одежду форм, поэт своим пером
Торжественно их все осуществляет,
И своему воздушному ничто
Жилище он и место назначает.
Да, сильное воображенье часто
Проказит так, что ежели оно
Лишь вздумает о радости – тотчас же
Перед собой оно как будто видит
И вестника той радости; а ночью
Оно в себе рождает ложный страх
И куст легко медведем почитает.
(Действие 5, сцена 1. Перевод Сатина)
Обманы чувств, происшедшие таким образом, исходят из самой центральной части психического органа. Они – следствие происшедших представлений. Подобные галлюцинации случаются, разумеется, и у душевнобольных, и в противоположность периферически происшедшим обманам чувств, не зависящим от непосредственно предшествовавшей мыслительной деятельности. Кальбаум называет их центробежными галлюцинациями или фантазиями.
Такой фантазией мы должны считать известную галлюцинацию Гёте, когда он при поездке верхом в Зезенгейм увидел свою собственную фигуру верхом на лошади и себе навстречу: «Я увидел себя самого верхом себе навстречу и при том в костюме, какого и никогда не носил; это было серое платье с золотыми обшивками. Когда я пришёл в себя из этого сна, фигура исчезла. Странно, однако, то, что спустя восемь лет я очутился на том же пути, чтобы ещё раз навестить Фридерику, в том же платье, которое мне пригрезилось и которое я одел не по выбору, а случайно. Чтобы об этом ни говорили, но странный призрак доставил мне в те минуты расставания некоторое успокоение».
Волнения, вызванного прощанием с Фридерикой, для богатой фантазии Гёте было достаточно, чтобы создать призрак. Гёте сам судил об этом состоянии вполне правильно. Он признал во встречной фигуре призрак и говорит: «Когда я пришёл в себя из этого сна, фигура исчезла». Весьма характерно для этого состояния, что Гёте сам называет его сном. Очевидно, во время галлюцинации действительные зрительные впечатления не были восприняты, и все, что Гёте в этот момент перед собой видел, было фантастической картиной, между тем как некоторые другие галлюцинации приводятся в связь с действительно воспринятыми объектами. Гёте говорит далее, что призрак доставил ему утешение и успокоение. Он, следовательно, очевидно соответствовал его мыслям, и можно допустить, что Гёте уже заранее рисовал себе в фантазии тот момент, когда он снова навестит Фридерику.
Различает ли данная личность галлюцинации как таковые или нет, — имеет для суждения о случае
