держалась на почтительном расстоянии, при этом не пыталась скрываться или красться. Правда, временами подходила чуть ближе, но сразу возвращалась назад, словно боялась слишком близко подойти к такой громадине.
Лося такое соседство беспокоило - но поделать он ничего не мог.
А ещё был запах. Постоянный и всё усиливающийся. Росомахой пахло от деревьев, об которые Немайн тёрлась. На тропах - наследила. А кое-где и нагадила. И постоянно появлялась - не слишком близко, но уж и не слишком далеко. Появления её сопровождались шумом и треском, ей не было никокого дела до того, что она, видите ли, может кого-то спугнуть! Кто-то может спугиваться - и хоть убегать, хоть готовиться к бою, а росомаза будет лущить орехи - вот их сколько в беличьей ухоронке! И малым не унесёшь, и питательно. Зеленью зимой и не пахнет, а не мясом единым жива росомаха. Немайн припомнила, какой праздник был по осени, когда она нашла полянку с голубикой... И родичам не показала, а повадься в угодье хоть и медведь - сама бы порвала в клочочки! Уж такая это вкусная штука. И для шерсти полезная, да.
На пятый день соседства с лосем Немайн уже паслась с ним рядышком. Зимой много чего не отроешь, да и некогда, но росомахи небрезгливы. Падаль - ела. Мечтала - вот бы найти такую тушу, чтоб не стыдно было малым затащить. Охотиться, даже на мышей - избегала. Вдруг лось вспомнит, кто это там шныряет под копытами... До того, как один короткий прыжок не вознесёт притворщицу ему на загривок. А дальше - быстро. Когти, зубы. Язык, лакающий вытекающее, которое домой не дотащить.
Насытившись и поразмыслив, добычу Немайн поволокла не в гнездо, а воюющим родичам. Тем ведь некогда охотиться - нужно мишку гнать. А тащить - оказался труд. Долгий. Треть туши по пути умяла, пять дней маялась - а вместо спасибо зубы кажут, рычат утробно. Злятся. Особо племянницы растявкались. Воображают, дуры, что тушу у Немайн отняли. Один отец потрепал за ухо ласково. Но тем и ограничился. Рядом держались братья. Опекали, чтобы в драку сам не бросился. От него нынче не зубы и когти, а мудрость требуется. Сами братики мясо жрали, а косились зло. Припоминали, что в поход не пошла. Не понимали, что расплатиться за победу детёнышами - для семьи смерть. А пока охрана давилась чужой добычей, отец зашёл дуракам за спины, встал столбиком, и показал невесть откуда взявшийся в единственной верхней лапе плакат. С одним единственным словом: 'Умница'. И только потом подошёл к туше и урвал долю героя - заднюю ногу.
Немайн фыркнула. Отца покормила - хорошо, но что-то он сдал. Будь у него все четыре лапы, наверняка показал бы всем урок вежества. А ещё припомнились малыши и неумёхи там, возле гнезда. Наверняка у них уже животы подводит. И Немайн принялась искать новую добычу.
За вторым лосем пришлось зайти ещё дальше. Пока попался подходящий. И 'приручение' шло неплохо, но на четвёртый день, когда добыча уже утрачивала сторожкость, Немайн увидела следы, в которые вместились по две её лапки. А вскоре и того, кто их оставил.
Мех с проседью, но над поверженным сохатым прыгает кузнечиком. Немайн легла на брюхо и принялась смотреть. Биться с чужаком за угодья и мясо - не по её силам, да и не виноват красавец с серебряной диадемой на лбу, что положил глаз на ту же добычу. Следовало уходить, искать другую жертву. Но оторвать взгляд от прыжков белолобого оказалось невозможно. И ведь гон будет только в начале лета.
А тот заметил Немайн и коротко, призывно, залаял. Мол, откушай, голубушка. И ведь не гон, не гон! Ничего ему не нужно - кроме как радстью от успеха поделиться! И знать ведь не знает, отчего ему в одиночку удалось завалить такую глыбищу! Немайн подошла поближе. Вежливо наклонила голову. Белолобый фыркнул. Привстал, достал из-за спины табличку: 'Угощайся, красавица'. А толку? Красавице теперь нового лося выслеживать. И приручать. Неделя. А маленькие голодные. Немайн даже подвыла от обиды. Под лапой вдруг появилась табличка на палочке. Немайн откуда-то знала - на табличке написано: 'Нужно. Отдай. Маленькие голодные.' Но лапа не поднялась, и скоро под ней снова был лишь придавленный снег. На глаза наворачивались слёзы, но Немайн держала спину гордо. Нужно было повкрнуться и уйти. И так много времени ушло впустую - но росомаха продолжала сидеть и смотреть на белолобого. Сил отвести взгляд не было.
Белолобый, кажется, удивился. Подошёл. Обнюхал. Что он уловил? Запахи гнезда? Склонил голову насмешливо, тявкнул пару раз, и потрусил в сторону. Оставив Немайн всю тушу. В задней лапе мелькнула табличка: 'Тебе нужнее'. Понял! Без просьб, без слов... Немайн плакала - по-росомашьи, крупно и беззвучно. От счастья, от благодарности, от стыда - и ещё от чего-то, что никак не решалась назвать.
А когда Немайн пришла в себя, был далеко. И ладно. Теперь росомаха, во время гона не подпускающая к себе самцов - мелкие все, и глупые, и никакое желание не заставляет принять желаемое за действительное - знала, куда следует прогуляться, когда настанет гон. От кого она с удовольствием родит пару щенков. А повезёт - и трёх. А нет - и одним будет счастлива!
Значит, весной, решила Немайн. Весной. Отблагодарю...
И снова бурлацкие дни. Кто говорит про прожорливую да ненасытную росомаху? Да, когда такой некрупный зверь, урча, тащит огромную тушу, со стороны выглядит так, будто от жадности давится. А на деле - в гнездо торопится. А что по дороге куски выедает, так на пустой желудок волочь груз в десять раз себя тяжелее - неподъёмно. Сила для этого нужна. Вот и приходится выедать из лосиного бока кусок за куском, и каждый кусок встаёт поперёк горла, когда представляются голодные глаза детей. Даже чужих.
Но вот - родная пещера. Точнее, маленькая расселина в скале. Как трудились отец с мамой перекрывая её! Ведь каждую жёрдочку нужно найти - чтоб одна к одной - и пристроить наверху. Потом на основу лёг слой опавшей листвы - чтоб снег внутрь логова не проваливался. Зато теперь над головой есть крыша, а тепло легко получить, свалившись с роднёй в обший клубок, в котором уже не разберёшь, где чьи лапы и хвосты.
Первым навстречу попался рыженький детёныш, ещё даже не подросток. Самый большелапый, самый лобастый, самый бойкий. И - вполне здоровый. Немного похудевший - ну так вот ему, как раз, и полезно. А то был поперёк себя толще. Словно вырасти собирался не в росомаху, а в нерпу. И плавал, правда, лучше всех. Заметив Немайн, он сразу поднял лапку с табличкой:
'Я тетерева поймал'.
Если правда - молодец. Зимой - не на току! Зимой это птица осторожная... Немайн внимательнее посмотрела на рыжего. Подняла лапу: 'А где тушка? Съел в одиночку?'
Тот заскулил.
'Не бойся, говори.'
'Тётка отобрала'.
'Какая?' - почему-то этот разговор не удивлял.
'Морриган'.
Ну да, эта детей ненавидит. У самой такое уродилось - загрызть пришлось, пока не выросло. А малой снова тянет лапку: 'Бабушка Немайн, ты её накажешь?' А то! Да её все должны наказать! Вся семья! А парень молодец - не кусок попросил, помогать принялся. Толку от него было чуть, но всё-таки он помогал, а не мешал. Вот только у самого входа в нору ходила кругами Морриган. Медно-красная шерсть, кирпичная шлея вдоль бока. Окрас как у самой Немайн. Уродилась вот. А теперь заматерела... Уж и не различить почти. Разве только припомнить, что Морриган совсем не умеет охотиться. Что не мешает ей быть полезной для семьи. Когда маленьких не обижает.
Немайн подняла лапу с табличкой:'Обидела!' - и показала на маленького.
Морриган только ощерилась зло.
Немайн отпустила тушу. Нет, ну это за всякими пределами. Сейчас кому-то будет больно.
С войны сбежала, у племянника мясо отобрала... Гадина.'
Морриган поняла - сейчас будет драка. А потому поспешно подняла лапу:
'Дед послал. За едой.'
Кому дед, кому - брат. Ну, правильно сделал. С самого начала нужно было назначить охотников. А не обвинять Немайн в трусости.
'За тетеревом Брана?'
'Нет. За твоим лосем. Сказал - второго в гнездо потащишь. А нам нужнее'.
Немайн ощерилась. Морриган попятилась.
'А ещё он сказал, что я одна с тобой не справлюсь.'
