зрения энергетического обмена с богами это было не просто разумно, а единственно возможно.
Вот только в приграничной полосе эти два народа всегда жили вперемешку, а потому линия границы вышла невероятно причудливой. В одних местах языки Лаумара глубоко вдавались в Вайлэзию, в других к вайлэзскому селу вела узенькая перемычка дороги, со всех сторон окруженная землями Лаумара. Нечего и говорить, что такое положение постоянно служило поводом для мелких пограничных раздоров и бесконечных выяснений, чьи предки первый раз пасли скот на данном лугу. За прошедших полвека пресловутые Межевые земли сделались притчей во языцех в обеих странах, однако трогать эту застарелую язву не решался даже архиепископ, не говоря уже о вайлэзских монархах – приемлемого решения здесь, похоже, просто не существовало.
В свое время Эрдану хватило головной боли с вайлэзской знатью, чьи усадьбы были расположены в тех самых лаумарских выступах и кормились от деревень, населенных лаумарцами. Кого-то повыбили в войну, кому-то хватило благоразумия, бросив все, переселиться в более южные владения или хотя бы к родне – своя шкура дороже. Некоторые пытались напоследок продать земли местной общине, самым ушлым это даже удалось. Но были и такие, кому совсем некуда деваться – и в их числе вдова анта Герейнет, еще не старая женщина, у которой война забрала мужа и всех сыновей. В то время, как иные покинутые усадьбы разрушались временем, а все ценное из них расхищалось окрестными селянами, одинокая женщина еще целых сорок лет коротала век в родовом поместье, не пользуясь особой любовью крестьян, но и не вызывая их ненависти. Потому-то ее усадьба и сохранилась куда лучше, чем многие и многие из подобных ей – если господские земли тут же распахивались крестьянами, то сами дома оказались не нужными никому…
Вторым достоинством этого места было то, что всего в нескольких часах пути к северу – куда меньше, чем от монастыря Тай до Даны Меналийской – находился Индол, самый северный из крупных вайлэзских городов, где можно было по мере необходимости заказывать оборудование, например, стеклянную посуду, и снадобья, не растущие на огороде. Угрозой же Лаймарта Эрдан с ходу посоветовал пренебречь – «это в столице он что-то может, а дотянуться до Индола у него руки коротки».
За пять лет дом, некогда весьма изысканный и уютный, приобрел отчетливо нежилой вид. Двери стояли распахнутыми настежь, во многих местах с полу был ободран паркет, почти вся обстановка вынесена – осталось лишь то, от чего не было бы проку в крестьянских домишках. Над левым флигелем провалилась крыша, печи, многие из которых не топились куда больше пяти лет, пришли в нерабочее состояние, кроме чудом уцелевшего камина в небольшой комнате на втором этаже. (Тай тут же постановила, что будет жить в этой комнате, пока дом не приведут в достойное состояние.) Даже деревья в саду были поломаны, а от ограждавшей его стены не осталось и следа.
– Стену-то как могли растащить? – недоумевал Джарвис, глядя на пару бесприютных столбов, между которыми некогда были ворота. Только они и обозначали сейчас черту владений семейства Герейнет.
– Очень просто – по камешку, – с обычной мрачноватой насмешливостью отозвалась Тай. – Ты даже не представляешь, на что бывает способен народ, предоставленный самому себе. Боюсь, что и я сама представляю это не в полной мере…
Потянулись дни, с утра до вечера наполненные тяжелой работой. Тай носилась по усадьбе, как заведенная, уча лаумарский на ходу, пытаясь лично вникнуть во все и не гнушаясь стоять на подхвате. Рабочие и солдаты грелись в саду у костров, на которых варилась каша и жарилась баранина из выделенного архиепископом небольшого стада. Спали они вповалку на полу центральной залы, укрываясь одеялами и шкурами – в свою кое-как отапливаемую комнату Тай пускала только Джарвиса. Крестьяне из села под холмом, поначалу сильно возмущавшиеся возрождением усадьбы, притихли, едва услышали имя Эрдана, а вскоре, присмотревшись к тому, как Тай не боится замарать руки, смирились и с ней – по крайней мере, не еще одна знатная бездельница.
Правый флигель было решено полностью отвести под лабораторию, с ремонтом же левого пока повременить – даже при такой напряженной работе явно не получалось управиться до снега. Там же, с правой стороны, предполагалось отделать комнаты для учеников – Белой и Черного. «А драться они не будут?» – то и дело полушутливо опасался Джарвис, на что Тай своим обычным тоном отвечала: «У меня не подерешься».
На фоне всеобщей суеты один Джарвис маялся бездельем. То, что в ремонте особого толку от него нет, он понял сразу же – его участью всю жизнь были меч и книги, мало кто из долгоживущих унизился бы до выполнения какой-то физической работы без помощи магии или рабов. К тому же и люди, работавшие в усадьбе, сторонились его – порождение Хаоса есть порождение Хаоса, даже если оно состоит в дружбе с самим владыкой Кильседским.
День за днем принц бродил по окрестностям и все сильнее понимал, что он здесь лишний. Теперь у Тай начнется новая жизнь, где она будет сама себе госпожа – и к чему выделять в этой жизни место для того, кто все равно не имеет права встать с нею рядом?
Свобода… Вот как, оказывается, она выглядит – ты один на виду у всех ветров, и негде укрыться и согреться, и некому помочь или пожалеть – выживай один, как дикий зверь, если силен, то выживешь, а если слаб, не взыщи… Зачем же люди порой так стремятся в это состояние разреженности и одиночества? Или жизнь их обычно организована так, что нет ни малейшей возможности ощутить весь неуют свободы?
Ты один – и небеса над тобой. Высокие небеса… слава небесам… Сколько раз он слышал эти выражения от самых разных людей, даже от Тай, сколько раз произносил их сам, не задумываясь… Почему люди из самых разных стран говорят так, хотя куда логичнее было бы призывать каждому своего бога?
Не потому ли, что небеса эти – не пусты? Может быть, говоря так, любой человек каким-то уголком сознания понимает, что там, за пределами уютной клетки или лужайки – не только ветер, но еще и ослепительный свет? Разве не с небес падает на землю солнечный луч, дающий жизнь всему живому?
Вечером, приходя греться в комнату Тай, он пытался поделиться с ней этими размышлениями, как когда-то в дороге. Однако теперь ее мысли были поглощены совсем другим. Она отвечала односложно и вскоре переводила разговор на куда более приземленные вещи – что посадить в саду, чтобы от этого был хотя бы небольшой доход, можно ли вывести в старый дымоход флигеля вытяжку от лабораторной печи, понадобится ли нанимать в усадьбу каких-то слуг и сколько именно… Тай по-прежнему была рядом – живая, теплая, даже здесь пахнущая какими-то еле уловимыми ароматами, искусная на ложе – и все-таки бесконечно далеко, всматриваясь в контуры своей новой жизни и пытаясь понять – будет ли она лучше той, что осталась на выжженных солнцем новоменалийских склонах?
– Завтра я уезжаю, – произнес Джарвис как-то за ужином, состоявшим из уже надоевшей ячневой каши и мягкого творога с вареньем, купленным у одной из сельских кумушек. – Ты меня прости, но мне кажется, здесь от меня нет ни малейшей пользы. Твой путь закончен, телохранитель тебе без надобности, а в работе я, сама видишь, ничего не смыслю…
– Твое право, – только и сказала Тай, подбрасывая дрова в камин. На дрова распилили три самых старых, давно засохших яблони из сада, и поленья в огне издавали нежный сладковатый аромат. Джарвис в бессчетный раз поразился, как удается простолюдинке Тай притягивать в свою жизнь многие вещи, доступные лишь высшим из высших…
– То есть, если ты скажешь, я, конечно, останусь, – начал оправдываться он, почувствовав холодок в голосе девушки. – Но ты пойми, все-таки моя родина – Драконьи острова, и я – наследник тамошнего трона… Мало ли какие дела требуют моего наличия? Если уж тебя после столь долгого отсутствия начали искать с собаками, то меня начнут тем более…
– Да что я, не понимаю, что ли? – столь же спокойно произнесла Тай. – Или не вижу, как ты здесь томишься? У смертных с долгоживущими разные дороги, и наша в самом деле подошла к концу. Уезжай и не печалься.
Этой ночью Джарвис долго не мог заснуть. Тай, как всегда, ровно дышала рядом, пребывая в Замке и ничего не чувствуя. Может быть, так и надо. Может быть, только так и надо. В конце концов, потерять родину – куда большее несчастье, чем расстаться с любовником. Тем более, что вряд ли кто-то в целом мире способен заменить ей потерянного Тиндалла. За все эти месяцы она так ни разу и не сказала Джарвису, что любит его…
Он не мог знать, что в это время Тай точно так же лежит на ложе, застланном покрывалом цвета мха, бездумно уставя глаза в потолок. Свидетелей этому не было – Берри и Нисада ушли в бальный зал.
