— Не знал конечно.
— Ну вот. Он не знал, а я должен думать.
Сеня Хромкин по-стариковски, как с печки, съехал на пузе с цистерны, уронив с ног домашние тапки, заправил в сатиновые шаровары мятую белую рубаху в красный горошек, крепко потер ладонью лицо и просторную розовую лысину — проверял, не сон ли видит. Этот балбес Витяй выхватил его прямо из постели, ничего толком не рассказал, посадил на багажник мопеда и поволок. Но какой же сон, когда знаменитый рыбак Парфений Иванович Шатунов — вот он, живой, действительный, подает ему старые тапки, под босыми ногами мнется влажная прохладная люцерна, рядом стоит знакомая водовозка, а в ней — рыбовидная зверина неизвестного происхождения вида. И не только в цистерне лежит, но и дальше, по протяженности зеленого берега, до самого залива и еще дальше, в глубоководности ивановского водоема. Велика же эта невидаль рыбовидной диковины!
— Как думаешь, Семен Петрович? — спросил Парфенька терпеливо и почтительно.
Сеня попеременно, одну об другую, вытер влажные босые ступни, сунул их в тапки, сказал раздумчиво:
— У жизни всегда большой запас несуразных случайностей происшествия. Это если с нашей точки зрения людей. И с этой точки зрения природа есть бестолочь, не понимающая своелюбной хозяйственности человека. Правильно это, Парфений Иванович?
— Неправильно, Семен Петрович. Природа завсегда была умной, это Федька Монах когда хошь может подтвердить.
— Тогда пойдемте смотреть дальнейшее продолжение рыбовидной диковины.
Они спустились к берегу залива, не сводя глаз с изумрудного тела рыбы. Потом Сеня умылся, оросил вспотевшую от напряжения дум лысину и вздрогнул, невзначай притронувшись к рыбе:
— Электрическая?
— Не должно, — возразил Парфенька. — Мы ее столько таскали, когда вынули из воды да в цистерну потом засовывали, и ничего. Правда, один ивановский давеча о том же блажил, да, я думаю, сдуру.
— Электрическая, — утвердил Сеня, притронувшись и вздрогнув еще раз. — Постоянного тока. — Подумал и внимательно оглядел Парфеньку. — Вас не ударило из-за наличия резиновых сапог на ногах. И других тоже. Изоляция от земли.
— Неужто? — Парфенька поглядел на свои высокие бродни, вспомнил, что Витяй с кавказским Сидоровым тоже в резиновых, только у рыбнадзора короткие, форсистые, как бабьи боты. — Ну, Семен Петрович, ты голова-a! Сразу угодил в середку. Ведь и Голубок со своими утятницами да кормачами в резиновых — у воды же робят, что тут обуешь, окромя сапог. Они нам хорошо подсобили, Голубок с кормачами-то. Одного звать Степа Лапкин, а другого Степан Трофимыч Бугорков; ветеран. Что вот дальше делать, не знаю. Живая тварь, жалко, если разорвем. Выручай, Семен Петрович, а потом уж я удружу. Хоть рыбкой, хоть чем хошь и когда хошь.
— Надо подумать. Вы идите, я побуду в одиночестве размышления, прикину неверные возможности человеческой разумности и технического хозяйства.
— Понимаю, Семен Петрович, думай, как не понять. Оставайся себе, приноравливайся.
И Парфенька поволок тяжелые, спасительные и от электричества бродни в гору, зная, что Сеня Хромкин не подведет, отыщет какой-нибудь выход. Это на взгляд он невидный, да на взгляд-то и сам Парфенька состоит из одних рыбацких сапог да заячьего малахая. Зато сапоги у него метровой длины, по самые втоки, а малахай большой, как подушка, на нем и вздремнуть можно, если придется.
— Ну, что решили? — спросил Витяй.
— Ничего. Думает. — Парфенька сел рядом с сыном на траву. — Она электрическая, сразу не решишь. — И объяснил про изоляцию на ногах.
Витяй мигом сбросил свои сапоги, притронулся к рыбине и ойкнул, а Сидоров-Нерсесян завел мопед и покатил в Хмелевку — доложить оттуда по телефону своему областному начальству. Пусть приезжают, слушай, сами и разбираются. Тут не какой-то простой браконьерский случай, а электрическая рыба неизвестной длины. Хорошо, бьет пока несильно, а если, слушай, сильно трахнет?
VI
Сеня сломил розовую талинку, разровнял песок у кромки берега и, присев на корточки, стал вычерчивать план транспортировки рыбообразной невидальщины жизни. Первый вариант вышел неудачным от поспешности размышления дела, и он затоптал чертеж тапками, разгладил песок для повторной картины изображения.
Становилось жарко. Босая голова вспотела от внутренней напряженности температуры мысли, а также от внешнего воздействия атмосферы окружающей среды, поскольку площадь лысины была обширного пространства. Солнце уже успело подняться довольно высоко над лесом и сверкало ослепительным всемогуществом своего животворящего вещества для растительного мира посредством фотосинтеза.
Второй план-чертеж вышел гениально простым и потому убедительным: от берега к водовозке поставить один за другим несколько ленточных транспортеров с электромоторами (подключить можно к осветительной сети уткофермы), положить на транспортеры тело рыбы с косогора и по общему сигналу начать единовременное движение водовозной (теперь уже рыбовозной) машины и транспортеров. Через десять метров (на длину грузовика) — стоп, минутная остановка. Зачем? А чтобы в образовавшейся между рыбовозкой и крайним транспортером промежуток встал грузовик и поддержал провисшее тело рыбы. Затем продолжить движение, чтобы через десять метров опять подставить грузовик. Так, с подхватами рыбы у крайнего транспортера, и двигаться в сторону Хмелевки, пока не кончится вся протяженность этого чудородия.
— Значит, из воды ее подают транспортеры, а дальше тянут с перехватом машины? — раздался над ним знакомый бас.
Сеня вздрогнул от неожиданности, но не удивился, что над ним стоит рослый корпусной богатырь в мотоциклетном шлеме. Голос директора совхоза Мы-тарина, своего главного начальника, Сеня не забывал. Мытарин не раз заставал занятого деловым размышлением Сеню, пугал внезапностью своего громкого обращения, но Сеня не сердился: он любил молодого директора за смелую езду на мотоцикле, за благоволение техническим делам НТР, за страсть ко всяким исключительным событиям и фактам происшествий. Сегодня Мытарину повезло не меньше Парфеньки и других жителей Хмелевского района в видах патриотической гордости от явления небывальщины жизни посреди громкого существования злободневности.
— Похоже, настраиваешься вытаскивать что-то бесконечное? — уточнил Мытарин.
Сеня кивнул блестящей плешью и легко, как молодой, поднялся с корточек.
— На всякий случай непредвиденности, Степан Яковлевич. Меньший минимум из большого максимума протяженности сделаем в любой период времени. Дар природы надо беречь.
— Молодец! — засмеялся Мытарин. — Идем послушаем допрос главного героя этого чуда. Надо же отмочить такое!
Сеня оглянулся и увидел на бугре, кроме водовозки, красной пожарной машины и директорского мотоцикла ИЖ, «жигуленка» с синей мигалкой на крыше. Рядом с ним стояли Парфенька с Витяем и двое милиционеров — длинномерный подполковник Сухостоев и короткий Федя-Вася, участковый старшина, перепоясанный ремнем и плотно притянутый к желтой пистолетной кобуре. Законная фамилия у него Пуговкин, но все, как обычно в Хмелевке, звали по-уличному Федей-Васей, перестроив так его имя- отчество.
История поимки рыбы, которую излагал Парфенька, не занимала Сеню, и он, постояв из вежливости рядом с Мытариным, отошел в тенечек под ветлу, где дремал кривоносый пожарник. Витяй тоже заскучал под стальным взглядом Сухостоева и ушел вслед за Сеней — полежать на прохладе, покурить.
А Мытарин с какой-то детской любознательностью слушал Парфеньку, вникал во все вопросы, которые задавал Федя-Вася, и с улыбкой поглядывал на неприступно молчащего Сухостоева, который все
