просто подышать в трубку.
— Я никак не мог заснуть.
— Может ты стал пить?
— С чего ты взяла?
— В последнее время ты совершаешь слишком много немотивированных поступков.
— Ах-ах, как ты научно выражаешься! Ладно, где мы увидимся? Подъехать к тебе?
— Нет! — выкрикивает Евгения.
— Какая ты нервная стала, — участливо констатирует Толян. — Знакомства с крутыми мэнами не пошли тебе на пользу. Вот видишь, я уже слышу, как ты запыхтела. Давай посидим в ресторане 'Гостиный двор'. Там можно спокойно поговорить. Всей музыки — скрипка да пианино. Но народу нравится. Ты выходи на уголок, я тебя подхвачу.
Глава пятнадцатая
— Я все знаю, — говорит Толяну Евгения; они сидят на открытой веранде ресторана 'Гостиный двор' и ужинают.
— Всего никто не знает! — спокойно отвечает Толян.
— Ну, почему мне так хочется чем-нибудь в тебя запустить? Тарелкой или бокалом — все равно! — от возмущения она даже перестает жевать.
Ни тот, ни другой до встречи не успели поужинать и сейчас, не стесняясь, уплетают отбивные. Как говорится, аж за ушами трещит!
На столе у них безалкогольные напитки. Евгения настояла: Толян за рулем, а она пить в одиночку не желает, не алкоголик.
— У меня есть таблетки — антиполицай! — предложил было Аристов.
— Еще чего! Не дай Бог, с тобой что-нибудь случится, а я до смерти себя виноватой буду чувствовать.
— Неужели я тебе так дорог!?
— Мне дорого мое спокойствие, — отрезает она.
— Ты, Лопухина, агрессивна по своей природе. Никто, кроме меня, этого не знает. Все клюют на твои невинные карие глазки. Считают тебя тихой и безобидной. О, под этим пеплом горит огонь!
— Что ты имеешь в виду, говоря о пепле? Мои волосы?
— Вовсе нет, — в его голосе сквозит невольная мягкость. — Волосы у тебя красивые. Русые. Пепел — иносказание. Что это такое, ты, Лопухина, не поймешь. Ты прагматик!
— Я прагматик!
Такого в свой адрес она ещё не слышала. Конечно, Толян ехидничает, а она, как назло, никак не может начать обещанный важный разговор. Только наберет побольше воздуха: вот, сейчас, как он её сбивает с толку своими язвительными замечаниями.
— Толян, чего ты от меня хочешь? Чтобы я ни с кем не встречалась? Считаешь нормальным, когда женщина одна?
Неожиданно Толян от её слов смущается. Неужели они поменялись ролями? Или она просто попала в струю?
— Хочешь, чтобы я до старости жили без мужчины и тихо стервела?
— Ну, ты и слово выдумала! — бормочет он, не отрывая глаз от тарелки. — Влюбилась, что ли, в этого Виталия?
— Не твое дело! — взрывается она; кажется, сегодня они достали её до печенок! — Я тебе что-нибудь должна? Обещала? Или ты просто хочешь со мной переспать?
— Дура! — цедит он сквозь зубы.
Теперь жаром обдает Евгению: все-таки на откровенное хамство у неё пока маловато дыхания. Пока? Разве она и дальше собирается прогрессировать в этом направлении?
— А ты — скотина! — все же не остается в долгу она. — Впрочем, я не собираюсь соревноваться с тобой, кто лучше схамит… В общем, я принесла контракт. Забирай.
— Как так — забирай? Возможно, твои отношения с Еланским — не мое дело, но контракт — как раз мое! Верни бумаги хозяину. В нем все законно.
— А что делать с его обещанием жениться на мне? Быть честным с тобой — меня обмануть. Сдержать слово мне — тебя кинуть.
Аристов чувствует себя неуютно от её слов. Он вертится на стуле, постукивает пальцами по столу. Наконец, как бы признавая свое поражение, машет рукой.
— Считай, что я просто сделал доброе дело.
— Иными словами, хочешь, чтобы теперь я чувствовала себя обязанной тебе? Ты помог моему жениху! Тогда, пожалуй, мне лучше и вправду расстаться с Виталием, чтобы не быть обязанной никому! Получится, что ты сделал доброе дело совершенно постороннему человеку. Взял первого встречного мужика с улицы и подарил ему несколько миллионов. Так, от широты души!
Толян бледнеет.
— Вот как ты решила: фейсом об тейбл?
— Давай уж по-русски: мордой об стол!
— А я и не сопротивляюсь! — он поднимает руки кверху. — Все правильно: заслужил — получи!
— Ах, какие мы покорные! — сердится Евгения. — А то ты не знал, что подло поступаешь! Что я тебе плохого сделала?
Голос её вздрагивает, и она с трудом справляется с охватившей её обидой.
— Ты… плохого? Да я… я для тебя!..
— А что ты сделал для меня? Прикинулся вышибалой? Поклонников отваживаешь?
— Кто же тебя кроме меня защитит? А мужики, знаешь, какие стервятники!
— Не прикидывайся сереньким! То, что ты хочешь, у тебя все равно не получится. Сидеть разом на двух стульях — одно место не заболит? Я свободная женщина, и я не для того с Аркадием разводилась, чтобы попасть ещё в худшую зависимость от тебя! Уйди, не мешай мне жить!
— Но я не могу… так просто уйти. Я пробовал, ничего не вышло! Приворожила ты меня, что ли? Снишься чуть ли не каждую ночь. Раньше я вообще сны не видел… А сейчас, как лунатик: уставлюсь на луну, и сна ни в одном глазу!
— Лунатики, это не кто, на луну смотрит, а те, кто ходит во сне.
— Точно, — соглашается он, — я и хожу, как во сне!.. Я ведь тебя всякой знаю, — вдруг вырывается у него. — Насчет наивных карих глазок я ведь не пошутил. Они у тебя такими и были. Очень долго. Меня до слез умиляла твоя беззащитность, романтичность, доверчивость. Ты была так трогательно консервативна: верила в незыблемость брака, семьи. Принимала все, как должное, даже то, что Аркадий до смешного тебе не подходил! Извини, — спохватывается он, — я не имел права говорить о нем в таком тоне. Но я любил даже твою преданность ему — ты не могла быть другой…
Толян говорит ей все это, не глядя в глаза, как если бы признаваться ему было тяжело, но необходимо. Может, он так давно носит в себе это, что больше нет сил? Даже не пытается взять её за руку. Как бы исповедуется, и исповедь эта облегчает ему дыхание.
— И вдруг — взрыв! Я был не прав, когда говорил, что всегда его ждал. Ничего подобного. Если честно, я даже не подозревал, что ты на подобное способна. Оказалось, в моем тихом ангелочке бездна мужества. Пойти на такой шаг, не побоявшись молвы, одиночества, материальных проблем! Женщин, уходящих из благополучных семей, осуждают все. Я было подумал: ну, вот, ещё одна захотела свободы! Мало что ли вокруг воинствующих разведенок! Но ты не стала такой, как они. Ты расцвела диковинным цветком. Я увидел тебя после развода впервые и обалдел. В простенькой рубашке, наверняка, из которой вырос Никита, в стареньких джинсах ты выглядела королевой. Ты не ходила, а плыла. Как будто вдруг осознала, что ты — женщина, и обрадовалась этому. Я готов был себе голову разбить о стену, что не я этому причина…
