просматриваемое…
— Какое непростительное легкомыслие, Аристов! — Евгения так разнервничалась, что вскочила и теперь мечется по палате. — Он, видите ли, договорился о встрече! с кем? С убийцей, которому уже нечего терять!
— Жека, успокойся, — пытается поймать её за руку Толян. — Это все давно прошло! Кончилось!
— Кончилось! — не может остановиться она. — Да он мог, не выходя из машины, пристрелить тебя и скрыться!
— Мог. Но подвела майора самоуверенность. Он ехал на новой 'волге', а подо мной была — как назло! — легкая 'хонда'. При лобовом столкновении у меня шансов не было. Зато я был лучшим водителем!
Толян говорит это без хвастовства, лишь констатирует факт.
— Он мчался, не снижай скорости, мне навстречу… До назначенного места оставалось ещё километра два, так что я не сразу понял, что это Сергей. Потом подумал, что он почему-то меня не замечает. Для верности посигналил ему. И тут он бросил на меня свою машину. Все произошло так быстро, что я не успел даже испугаться. За меня сработал многолетний опыт водителя. Я успел вывернуть руль, но чтобы уйти, доли секунды все же не хватило. По касательной он меня зацепил. Но и сам перевернулся. Как он там кувыркался, я уже не видел. Могу только догадываться: каменистые уступы, приличная высота.
Евгения обнимает Толяна и прижимает к себе.
— Не надо! Не вспоминай! Забудь! Ты не виноват. Это судьба отомстила ему. За Машу. Может, она стояла там, когда машина летела вниз…
— Жека!
Она целует его в ложбинку у шеи и говорит туда же, чтобы не видеть соболезнующих её наивности глаз:
— Я знаю, ты не веришь, но когда Маше было сорок дней, ночью я проснулась от того, будто она меня позвала. Я про сорок дней вообще-то забыла. Потом сообразила, когда подсчитала: как раз в это время Сергей её убивал…
Она опять целует его и чувствует, как он напрягся.
— Что с тобой?
— Жека, возьми на тумбочке бинт и привяжи ручку двери к спинке кровати.
— Зачем?
А он начинает нервничать от её непонимания.
— Ты что, маленькая, да?.. Разденься и ложись… на меня!
— Толя!
— Пожалуйста!
Евгения не верит своим ушам. И понимает, что он не шутит. Не промельк ли страха уловила она в его глазах? Страха, что он, после всех передряг окажется неспособным жить с нею, как мужчина…
Конечно, ради него она могла бы заниматься любовью хоть на площади, но при травме же позвоночника!
Кто знает, каким боком могут вылезти ему такие игры?!
Она раздевается, осторожно ложится рядом с ним и позволяет ему ласкать себя. А сама сует руку под одеяло и только прикасается к заветному месту, как чувствует его полную боеготовность.
— Тебе этого мало?
— Мало! — настаивает он.
— И даже не мечтай! — говорит она и передразнивает. — Ты что, маленький? Не понимаешь, что такое позвоночник?
— А вдруг?
— Что — вдруг? Ради сиюминутного каприза ты хочешь все испортить? Или ты не знаешь, какое напряжение для мужчины — оргазм?
— Ты рассуждаешь не как женщина, а как медик! — обижается он.
— А потому, что сейчас медик нам гораздо нужнее, чем женщина! Кроме того, не забывай ещё про сотрясение мозга, для лечения которого нужен покой. Допустим, пошла бы я у тебя на поводу. Мы убедились бы: мужчиной ты останешься, но крыша уедет навсегда! Будешь целыми днями ходить за мной и только просить: 'Женя, давай потрахаемся!'
Она изображает лицо дебила, отчего Аристов начинает хохотать и, отсмеявшись, говорит:
— Я хотел сказать тебе, Лопухина: выходи за меня замуж! Я пока не в форме, но через месяц, обещаю, ты меня не узнаешь!
Глава двадцать седьмая
Толяну перестали наконец колоть лекарства и сегодня Евгения в бегах: доваривается с врачами, чтобы Аристова назавтра выписали.
— Теперь, Евгений Леонидович, я могу признаться, — говорит она лечащему врачу, не выдержав конспирации. — Я Аристову вовсе не жена!
— А я знаю! — передразнивает он тем же тоном. — По паспорту его жена Нина, а не Евгения.
И смеется над её растерянностью.
На бегу она как раз с Ниной и сталкивается и та окликает её первая.
— Здравствуй, Женя!.. Я не приходила раньше, потому что, думаю, у Толи не было особого желания меня видеть… Как раз перед аварией он позвонил, сообщить, что дает мне развод и домой больше не вернется… Теперь для суда надо подписать заявление от его имени.
Она вытаскивает из сумки исписанный лист.
— Я здесь пишу, что Анатолий постоянно находится в командировках, потому на суде присутствовать не может… В общем, что он не возражает. Отнесешь ему?
— Давай, — подчеркнуто безразлично соглашается Евгения.
Она входит в палату. Толян подтягивается на руках, сгибая и выпрямляя ноги. С некоторых пор он постоянно разминает свое тело. Занимается неистово, до холодного пота, и если в ответ какая-то жилка начинает привычно отзываться, он радуется, как ребенок.
— Тебе тут бумагу принесли. На подпись, — сообщает ему Евгения.
— Наверное, Нина пришла, — догадывается он. — Торопится. Боится, как бы ей калеку не навязали.
— Что ты придумываешь! — возмущается Евгения, не ради защиты Нины, а от того, что слово 'калека' вообще приходит ему в голову.
— Не спорь, я её лучше знаю, — говорит Толян и, не читая, размашисто подписывается.
— Хочешь её увидеть?
— Нет!
Евгения выносит листок в коридор.
— И он не удивился? Ничего не сказал? — жадно интересуется Нина.
— Не удивился. Но сказал, что ты торопишься от него избавиться.
— Говорят, он не сможет ходить!
— Никто не знает этого наверняка. Посмотрим, жизнь покажет.
Нина внимательно смотрит на нее, будто впервые видит.
— Повезешь его к себе?
— А ты предлагаешь свою квартиру?
— Нет, но… Его бы мог забрать к себе тот же Кузя! С его-то дворцом! Который он, кстати, выстроил за наш счет! Толя горбатился на него день и ночь! Я говорила, но разве Аристов слушает кого-нибудь, когда речь идет о его драгоценных друзьях!
'Наверное, потому, что в беде именно его драгоценные друзья оказались рядом, — думает Евгения, — а вовсе не ты, которой он подарил не только жизнь, но и все для того, чтобы обустроить её по своему
