внебрачного – ребенка!
Да и о чем она могла бы жалеть? Разве у Сони мало денег, чтобы оплатить любые документы, свидетельствующие о законном происхождении на свет ее дитяти?
– Софи, не расстраивайся! – затеребил ее Жан Шастейль. – Вырастим мы твоего ребенка. Хочешь, я его усыновлю?
– У него есть отец, – сказала она сухо, чтобы не допускать фамильярности, но тут же спохватилась: какой отец?! Разве не желала она недавно, чтобы он исчез и никогда больше в ее жизни не появлялся? То- то же! – Думаю, мне сегодня надо полежать в кровати.
– Конечно, полежи, – согласился Жан тоном врача, но потом, усмехнувшись, приблизил губы к ее уху: – Однако, по моему мнению, легче рожают те женщины, которые больше двигаются.
– Я принесла воды, ваше сиятельство, – несколько громче обычного сказала Мари и даже присела в поклоне, подавая Соне пить.
Та выпила, прислушалась к себе. Вроде ее внутренности пришли в норму.
– Сегодня мы не будем фехтовать? – спросила Мари нарочито равнодушно.
– Почему не будем? Еще как будем! Иначе, говорит наш врач, не родится здоровый ребенок.
Оба посмотрели на Мари, ожидая увидеть удивление на ее лице, но та согласно кивнула, будто знала обо всем еще раньше их.
– Хорошая у тебя служанка, Софи, – заметил Шастейль, – сообразительная. Мне бы такого камердинера.
Мари довольно зарделась.
Хвалить нужно даже самых хороших слуг.
Теперь в доме с утра до ночи стучали молотки. Соня опять вспоминала свою матушку, которая приговаривала: «Не тронь лихо, будет тихо».
Пока не начали менять в доме подгнившие бревна, и не знали, насколько он стар. А только тронули, так и посыпалась труха.
– И хорошо, что пришлось нам ремонт делать, – успокаивал Жан, – без того и не подозревали бы, что дом не сегодня-завтра рухнуть может.
– Ну уж и рухнуть! – фыркала Соня.
– Я не отсебятину говорю, мне вчера о том старшина наших работников поведал. Вон в детской балка неизвестно на чем и держалась. Так и рухнула бы на головы младенцев!
– Что ты говоришь такое?! – пугалась Соня.
Кстати, теперь детская временно была у нее в спальне, а она перебралась в комнатку к Мари, и теперь их кушетки были совсем рядом. Никогда прежде Соня не спала рядом со служанкой, но тут было, как говорится, не до жиру. Любое иное решение насчет детской комнаты означало бы задержку работы по замене бревен, а она больше не хотела терять ни минуты.
Известие о том, что у нее будет ребенок, заставляло Софью торопиться. Теперь ей побыстрее захотелось вернуться в Дежансон, чтобы обеспечить себе спокойное существование до того момента, как у нее родится ребенок. А потом уже подумать о Пруссии.
Увы, ее первоначальные планы придется по срокам отодвинуть, зато теперь княжна могла больше не терзать себя мыслями о своем предполагаемом бесплодии. У нее будет ребенок!
Да и оказалось, что ничего в том страшного – кровати рядом. Теперь, если Соне не спалось, она с интересом слушала истории про приютскую жизнь Мари и поражалась, как живучи женщины из народа и как непросто их извести со свету.
– Когда мне было шесть лет, – однажды, уже без просьбы со стороны Сони, стала рассказывать ей Мари, – в нашем приюте случилось неприятное событие. Уж не знаю, как это обнаружили, кто проверял, но приехали жандармы во главе с каким-то важным священником и увезли мать-надзирательницу, а также и остальных трех монахинь, которые воспитывали девочек-сироток. А еще увезли пятерых самых красивых девочек из старшей группы...
– У вас был монастырский приют? – спросила Соня.
– Да, нас воспитывали монахини ордена смирения. Я потом думала, что, видимо, случился какой-то громкий скандал, настоятельница вместе с сестрами занималась чем-то предосудительным... Как бы то ни было, но о нас забыли.
– То есть как это – забыли?
– Так. Монахинь увезли, и вместо них с нами никого не оставили. Сестра-хозяйка дня три еще готовила нам еду, пока продукты оставались, а потом сбежала. Девочки говорили, что к приюту подъезжала наемная повозка, в которую погрузили несколько весьма внушительных узлов.
– И сколько вас в приюте осталось?
– Шестнадцать девочек. Самой старшей восемь лет. Но она была такая слабая, такая пугливая, что после всего случившегося улеглась на кровать, накрылась с головой одеялом и ничего не хотела слушать.
– Ужас! – проговорила Соня, невольно вглядываясь в лицо лежащей на соседней кушетке Мари – в полумраке ее глаза сверкали, как у кошки, – и попыталась догадаться: – И вы... стали голодать?
– Сначала голодали, – глухо промолвила Мари, – а потом я придумала, что надо сделать. Одна девочка у нас хорошо пела. Я отправила ее с другой, постарше, чтобы рядом с ней стояла и собирала деньги за пение. Пятерых пограмотнее переодели мальчишками, и те стали продавать газеты...
– А ты? – не выдержала Соня.
– А я пошла в цирк.
– В цирк? – изумилась княжна. – Но что там было делать маленькой девочке?
– Это был особенный цирк: в нем показывали всяких уродцев: мужчина-череп, женщина-паук... А меня показывали как ребенка, который родился от совокупления женщины с собакой. Меня заставляли рычать и показывать зубы.
– Боже мой! – прошептала потрясенная Соня. – Прошу тебя, не продолжай... Нет, погоди, долго ты работала в этом цирке?
– Дней десять, – проговорила со вздохом Мари, – а потом за мною пришли. Кто-то спохватился и стал опять собирать нас в приют.
Некоторое время они молчали, а потом Соня услышала, как ее служанка вновь заговорила:
– Я зарабатывала в день даже больше девочки, которая пела. Как ангел.
Глава двадцать первая
Пабло Риччи закончил ее портрет, и теперь Соня с удивлением вглядывалась в лицо женщины, которое казалось ей невероятно красивым. Не могла она быть такой красавицей.
– Пабло, вы мне польстили. Потомки, пожалуй, сочтут меня красавицей, – говорила она, расплачиваясь с художником.
– Конечно же, красавицей! – от волнения всплеснул руками Пабло. – Такой, как и в жизни. Кто посмеет вас ею не счесть? Настоящий художник не станет просто льстить своим друзьям, он лишь постарается не погрешить против правды.
Надо сказать, что Пабло пытался не взять у нее денег, но Соня не хотела оставаться в долгу у художника и собиралась взять портрет с собой во Францию, чтобы повесить у себя в замке.
Вообще надо навести наконец в нем порядок. Хотя бы в парадном зале. Портреты предков Антуана де Барраса повесить на одной стене, потомки княжны Астаховой станут занимать другую стену. И первым на ней как раз и будет портрет Сони...
Почему она все время думает о будущем? Туда направлены все устремления Сони. Именно там она видит свой род процветающим. Значит, жизнь самой Софьи Астаховой ничем особенным не отличится? Ее- то жизнь пока не кончилась!
– Я все хотел спросить вас, ваше сиятельство, – заговорил между тем Риччи. – Вы привезли бревна из самой Франции. Неужели это выгоднее и у вас настолько дешевле лес?
– Выгоднее, – честно сказала Соня.
Она и в самом деле не покривила душой. Перевозка бревен обошлась не слишком дорого по сравнению со стоимостью спрятанного в них содержимого.
– Тогда, может, и мне заняться тем, что возить из Франции лес? – задумчиво сказал Пабло, и Соня едва
