— Может, вы позвоните в милицию?
Она некоторое время с удивлением смотрит на меня, словно не может поверить моим словам или удивляется, откуда я знаю, что звонок опасный. А потом все же хмыкает:
— И на кого пожалуюсь? На ФСБ?
Ну вот скажи я кому-нибудь про сон или про то, что я предвидела, какие у бабушки моего сына неприятности, мне же не поверят. А Лаврова почти не удивилась.
— В любом случае дверь они не смогут сразу выломать, — поясняю я; нельзя было не обратить внимание, что закрывается она на массивные металлические штыри, — значит, мы успеем приготовиться.
— Что мы сможем, две слабые женщины, — сникает Марина Константиновна. — Да и зачем тебе в это вмешиваться?
— Ежели что, вы в доме одна, — говорю я, не обращая внимания на ее причитания. — Обо мне ни слова…
Ухожу в дальнюю комнату и там набираю по сотовому телефону Найденова.
— Миша, — говорю я с ходу, мне не до церемоний, — кажется, я попала в переплет.
У него такой хороший мобильник — слышно даже, как он затаил дыхание.
— Ты где, по тому самому адресу?
— Вот именно, и очень серьезные люди сейчас начнут выламывать дверь. Говорят, милицию звать бесполезно. Что ты посоветуешь?
— Сидите и двери не открывайте. Пусть ломают. Мы сейчас подъедем. Дверь-то хоть прочная?
— По-моему, как танковая броня, — говорю я и отключаюсь.
Танковая не танковая, но звонок прибавляет мне уверенности еще и оттого, что Михаил и не подумал самоустраниться или что-то там мне посоветовать, а сразу включился в действие.
Они сейчас подъедут. Зачем я их втравливаю в это мутное дело? Кто такая для них госпожа Лаврова, которая почему-то попала как кур в ощип и ничего мне не успела рассказать?
В дверь звонят, еще и еще. Я возвращаюсь к Марине Константиновне — она стоит перед дверью и беспомощно смотрит на нее.
— Не открывайте, — шепчу я и увлекаю ее в гостиную. — Пока они будут возиться с дверью, расскажите мне, что у вас тут случилось?
— Это все Петр Васильевич. Мой муж.
— Отец Жени?
— Конечно, а как же иначе?
— Он мог быть его отчимом.
— Исключено! — говорит она категорически.
Можно подумать, что Лавровы сделаны совсем из другого теста, чем все остальные люди. Если уж быть точной, то разве что… у них все не как у людей! Вот так бы я ей сказала, чтобы не слишком задирала нос. Она имеет в виду, что в семье Лавровых разводы невозможны? А как же я? Ах да, я же не из семьи Лавровых!
— Понимаешь, — продолжает Марина Константиновна, машинально ломая руки, — Женя в Америке очень выгодно женился.
— Я в курсе, — говорю без улыбки.
Лаврова коротко взглядывает на меня. Думает, я шучу?
— Его жена… Она не хочет ничего о нас слышать…
Я едва удерживаюсь, чтобы не расхохотаться. Нет, ну думала ли я, что жизнь отплатит им за меня той же монетой?!
Но опять мои мысли побежали совсем не в ту сторону. Главное, чем я должна была бы поинтересоваться: при чем здесь жена ее сына и сотрудники ее мужа? Надо понимать, он тоже работал в конторе?
— И что эти люди от вас хотят?
— Они считают, что Женя должен поделиться с ними.
Не везет Евгению Петровичу! Только он подобрался к настоящим деньгам, только получает возможность не зависеть от родителей, и тут…
— Почему?
— Ну потому, что в свое время они помогли ему быстро оформить документы на отъезд, помогли приобрести гринкарту. А до того — прикрыть дело, которое завели на Женю, когда у них в группе умерла одна студентка.
Ого, как далеко, оказывается, идут корни этого противостояния!
— Петру Васильевичу предъявили счет. Как они говорят, небольшой — три миллиона долларов.
Я невольно присвистываю.
— Весело вы тут живете!
— А когда он сказал… показал им фигу, просто подстерегли у дома и куда-то увезли. И стали преследовать меня. А как я могу сообщить об этом Жене, если его жена берет трубку и, узнав, кто звонит, кладет ее? Я уже думаю, может, они разошлись? А вдруг с Женей что-то случилось?!
В ее голосе слышится рыдание.
— Объясните им это.
— Пыталась. Говорят, им некогда ждать, а если мы продадим эту квартиру и то, что в ней, то вполне сможем насобирать нужную сумму.
— Странно, что они будто никого не боятся.
— Скорее всего так и есть. Что им могут сделать в случае чего? Уволить из конторы? Так они и сами не сегодня-завтра на пенсию уйдут. Значит, и увольнения не боятся, и, как следствие, должностного преступления. И потом, ведь никаких документов у нас нет, они никого не убили, по крайней мере пока… А деньги. И в этом случае у них есть отмазка. Я не удивлюсь, если они заставили Петра написать расписку, что он взял у них в долг.
— Сколько их, я имею в виду — претендентов на миллионы?
— Двое. Раньше они дружили втроем, а потом Петя как-то отошел от них.
Или не захотел делиться. Отчего-то заявление Марины Константиновны о том, что они могли бы получить деньги от сына, если бы не невестка, кажется мне притянутым за уши. Скорее всего Женя сам говорит жене:
— Меня нет дома!
Потому что догадывается, зачем ему могут звонить родители.
Возможен и такой вариант: в какой-то момент папа-Лавров потянул одеяло на себя и с какого-нибудь общего проекта забрал все денежки себе… Только кто мне сейчас в этом признается.
Да и не стану я разбираться, мне скоро домой ехать. Просто захотелось что-то сделать для семьи Лавровых такое, чтобы они по гроб жизни чувствовали себя мне обязанными. И пусть продолжали бы считать меня беспородной шавкой, недостойной их породистой фамилии, а все равно были бы обязаны!..
А я еще учу Найденова, как себя вести со всякого рода воображалами!
— Да, положение у вас не ахти… — задумчиво бормочу я, прислушиваясь.
И наконец слышу: за дверью раздается знакомый звук — так звучит режущий диск. В просторечии «фортуна» или «болгарка».
Сейчас те, за дверью, срежут петли и спокойно снимут дверь. Все-таки странно, что они ничего не боятся и средь бела дня собираются заняться самым настоящим разбоем.
— Знаете, Марина Константиновна, — говорю я бывшей свекрови, судорожно обхватившей себя за плечи и все время невольно бросающей взгляды в сторону двери, — у меня такое чувство, что вы не все мне рассказали. На самом деле вас тревожит что-то еще?
— Я думаю, — она стесняется сказать мне открыто, потом некоторое время подбирает нужное выражение, — что Женя может и не согласиться отдать чужому дяде то, что считает своим…
— Вот именно, — поддакиваю я, — нажитое непосильным трудом.
— Ты думаешь так же?.. Но он не может подобным образом с нами поступить! — почти кричит она, и я
