Мы провожаем ее взглядами.
— Симпатичная, — говорит Катя.
— Вот думаю, не жениться ли мне? — ни к кому не обращаясь, говорит Сеня.
— Женись, конечно, — машинально бормочу я и ловлю его вопросительный взгляд. Он что, ждал моего одобрения? И говорю его все еще ожидающему взгляду: — Спасибо за приглашение, но у нас Катя на машине. Так что езжайте одни. Или, может, подхватишь кого из наших?
— Все на своих машинах, — усмехается он и ностальгически добавляет: — При Советах машины были только у самых именитых спортсменов.
Опять натолкнувшись на материально острый, ненавидящий взгляд Нины Карауловой, я с независимым видом сажусь к Кате в машину. Но в груди появляется холодок: неужели не только она считает меня виновной в смерти Алины?
— Только от одного комплекса избавилась, как другой приобрела? — озвучивает мои мысли Катя.
— Откуда ты знаешь, что избавилась?
— Да уж догадалась. Как взглянула на тебя в аэропорту, уверенную, упруго шагающую, с ясными очами свободного человека, порадовалась. Чтобы тут же огорчиться.
— Неужели еще кто-то думает, будто я…
— Думают, что ты зря организовала свою фирму, — не дослушав, говорит Катя. — Я и раньше слышала, как шипят: чего придумала, женская охрана, хочет быть умнее других, то да се. Но как-то не придавала значения. Думала, обычный завистливый треп. А оно вон как обернулось!
— Что за глупость! — сержусь я. — Понятно было бы, перейди я кому-нибудь дорогу, а то ведь нет больше в городе таких фирм.
— Может, ты кого-то из крутых обидела? — размышляет вслух Катя. — Я имею в виду, оттолкнула, не дала. Посмеялась над чувствами?
— Это называется, гадать на кофейной гуще!
— И что ты будешь делать? Пойдешь в милицию?
— Зачем? — удивляюсь я. — Они наверняка и так этим делом занимаются… Я, пожалуй, к частным сыщикам обращусь.
Катя недоуменно поворачивается ко мне:
— Ты что, серьезно думаешь, будто у нас есть настоящие частные сыщики? Начиталась романов.
— А вдруг есть? Многие, к примеру, думают, что в такой провинции, как наша, не может быть кутюрье, но ведь есть же.
Подруга довольно улыбается:
— Ну, кутюрье — это громко сказано, а вот модельер, и неплохой, — это будет вернее…
Некоторое время мы обе думаем о своем. Я все не могу отделаться от мысли, что есть в этом происшествии некая несуразность. Разве можно убить человека только потому, что хочешь этим досадить другому человеку?
При том что жизнь человека в нашей стране давно рассматривается как нечто не слишком ценное, вряд ли кто-то станет рисковать свободой, если он не уверен в полной своей безнаказанности.
На кладбище почему-то никто не произносит речей, и копачи, подождав некоторое время, приглашают:
— Прощайтесь с умершей.
Я тоже подхожу к гробу, чтобы в последний раз поцеловать бедную девочку.
Прохожу мимо толпы, застывшей в молчании, и из нее кто-то вдруг ставит мне подножку. Только хорошая реакция позволяет мне в последний момент удержаться на ногах. Еще немного, и я упала бы прямо на гроб.
Что за черт! Это уже ни в какие ворота не лезет! Происшествие со стороны, наверное, кажется незначительным. Подумаешь, женщина споткнулась, но я понимаю, что это уже вызов. Я оглядываюсь на стоящих людей — они все одинаково скорбны, глядят перед собой, не обращая на меня внимания. Только стоящие в стороне несколько близких родственников и родители Алины плачут, а мать дольше других смотрит в лицо дочери, прощаясь с ней навек.
— Чего это ты на ногах не держишься, — шепчет мне Катя, — устала?
— Потом, — говорю я сквозь зубы.
Может, на самом деле никакой подножки не было, я просто споткнулась о какой-нибудь корень?
После похорон наш траурный кортеж едет к кафе «Старый город», где для нас уже накрыт поминальный обед.
Четвертый час дня. Если бы могла, я бы поехала домой и там бы помянула Алину. Я и так ее не забуду, но между тем понимаю, что мне придется произносить заупокойную речь, как бы ни старались мои недоброжелатели хотя бы в лице сестры Алины. Если она сдержалась там, дома, рядом с гробом, то здесь она может устроить скандал.
Но тут же себя мысленно одергиваю: мне ли бояться какого-то скандала, если я вовсе не чувствую себя виноватой?
Странно, что раньше я не вспоминала некий эпизод из своей спортивной карьеры, а теперь, пока я мою руки над раковиной и поглядываю в зеркало на свое почему-то измученное лицо, он приходит на память.
Это было соревнование среди юниоров на первенство Юга России по айкидо. В финал вышли мы с Любой Воскобойниковой — обе из одной команды «Динамо».
Я — еще желторотый цыпленок, но, по словам нашего тренера, талантливый цыпленок.
— Из тебя вырастет хороший бойцовский петух, — довольно говорил он.
Девчонки из команды хихикали, но не без зависти. Похвала Георгия Алешкевича, в прошлом чемпиона Союза и мира, дорогого стоила.
— Может, не петух, а курица? — язвительно выкрикнула Люба.
Она была недовольна мной — деревенской выскочкой. И при всякой возможности подкалывала меня, порой откровенно издеваясь.
Люба — потомственная спортсменка. Отец ее — заслуженный мастер спорта России по вольной борьбе, мать — мастер спорта по синхронному плаванию.
Мы с девчонками удивлялись, почему Люба тоже не пошла на плавание, ведь это такой красивый вид спорта!
— Я не хочу быть просто дочерью Воскобойниковой, — по-взрослому мудро рассуждала Люба. — Я сделаю свое имя. А для этого мне как минимум надо стать чемпионкой соревнований.
У меня и в мыслях такого не было. Пусть это мои первые соревнования, я мечтала всего лишь занять призовое место. Что, впрочем, мне как раз и удалось. Во всяком случае, даже если бы в соревновании победила Люба, «серебро» уже было у меня в кармане.
— Для первого раза это отличный результат! — хвалил меня тренер.
Отличный результат — второе место? Неужели он тоже не верил, что я могу победить его любимицу? Это меня задело. Меня всегда задевало снисхождение, а особенно в четырнадцать лет.
— Все, расслабься, — успокаивал мой спортивный наставник, — командное первенство уже у нас в кармане, так что какая разница, кто получит первое место, мы — все свои. Любе это надо, а тебе — какая разница?
Большая!
Вряд ли он думал, что я не стану его слушать. Может, и ему было без разницы, а мне и Любочке, как все ее звали, далеко не все равно.
Иными словами, тренер намекал, что в финале мне лучше всего «лечь», как говорят боксеры. То есть проиграть нашей звезде. Тем более что Воскобойникова была постарше меня и в последний раз выступала за юниоров.
Впрямую говорить об этом он постеснялся — у него все-таки были свои понятия морали, но я, что называется, включила дурку. Прикинулась шлангом. Сделала вид, что его не поняла.
Мне не хотелось уступать никому. Даже Любочке, которую любили все наши мальчишки и потому, конечно, все за нее и болели.
Люба Воскобойникова и сейчас красавица. Недавно я встретила ее в городе. Она хотела сделать вид,
