— А что нужно для того, чтобы его понизить? Стабилизатор.
— Какие слова ты знаешь! — восхищается он.
— Я — разносторонняя, — замечаю скромно.
И опять иду на кухню, чтобы собрать на стол. Михаил находит тапочки, которые уже определил как свои, и идет за мной.
— Ты не поверишь, — оживленно рассказывает он, — но я приехал к твоему дому без пятнадцати десять и все оставшееся до десяти часов время ходил, поглядывая на окна детской: а вдруг ты потушишь в ней свет пораньше?
— Как же, уложишь этих хулиганов пораньше, — жалуюсь я, но с нотками нежности.
— Ты любишь детей, — констатирует Михаил.
— Люблю, — не возражаю я. — А кто их не любит?
— Есть такие люди, — говорит он, мрачнея.
— Ты замечаешь, — напоминаю я, — что мы с тобой говорим о чем угодно, только не о деле? Догадываешься, зачем я тебя позвала?
— Зачем-зачем, — бурчит он, — известное дело, ты почему-то выбрала меня главой личного МЧС. Нет чтобы просто бескорыстно пригласить меня на чашку кофе там, потанцевать или еще кое-чего.
— Я тебе предлагала кое-чего, — напоминаю я, — но ты же отказался.
— Я был не прав, — признается он.
— А поезд уже ушел! — ехидничаю я. Но спохватываюсь, потому что его лицо становится обиженным, как у ребенка. — Ну так будешь ты меня слушать или нет?
— Говори, раз ничего мне больше не остается.
— Я хочу попробовать узнать, кто распустил слух о том, будто мои девушки работают девушками по вызову, то есть оказывают клиентам интимные услуги…
— И что это тебе даст? — озабочивается он.
— Как — что? Ведь из-за этого человека погибла Алина.
— Но ведь не твой сплетник ее убил.
— Не он, но из-за него все и произошло. Катя вообще считает, что это кто-то из моего окружения. То есть женщина, а если точнее — одна из моих телохранительниц.
— Да, представляю, каково тебе об этом думать!
Михаил трогает мочку уха и смотрит в одну точку. Надо понимать, он так думает.
— Знаешь, как бы я сделал? Взял бы личные дела своих сотрудниц… Сколько их у тебя?
— Осталось восемь… Нет, семь, одну из девушек забрала с собой Катя. В Страсбург…
— Значит, взял все восемь дел — да, именно восемь, на всякий случай! — и внимательно их просмотрел. Прикинул, кто этого, по моему мнению, сделать не мог.
— Если бы я это знала наверняка!
— Ты поймешь. Это только в детективах читатель или зритель до последнего момента не знает, кто убийца, а в жизни все гораздо проще. Ты сама догадаешься, кто смог бы это сделать, а кто не смог.
— Хорошо, я таким образом дела отсортирую. А потом?
— А потом ты станешь по одной вызывать к себе оставшихся и говорить им: я знаю, это ты распустила слух, порочащий мою фирму. Это болезненно для невиновных, но перед ними, в конце концов, можно и извиниться.
Однако такой расклад меня вовсе не устраивал. Даже дело не в том, что я плохая актриса и не смогу с ясным взором сказать человеку, что подозреваю его, а в том, что я не хочу вносить разлад в мое женское воинство. Подозрительность друг к другу, обиды разрушат его без возможности восстановления. Из-за одной паршивой овцы!
— Тебе мое предложение не нравится, — верно угадывает Михаил. — Наверное, я не прав оттого, что в мужском мире все гораздо жестче и прямее. Там частенько лежачего бьют, хотя народный фольклор уверяет, что этого не нужно делать. Женщин я всегда плохо знал, оттого, наверное, и влипал порой в самые неприятные ситуации.
Он мрачнеет.
— Из-за этого ты и меня теперь боишься? — высказываю я догадку.
— Не то чтобы боюсь, а как бы… — Он мнется и выпаливает: — Боюсь! У тебя такое героическое прошлое.
— В каком смысле?
— Ну там победы в международных соревнованиях, кандидатская диссертация, а я что, простой строитель.
— Не скромничай! Не такой уж ты и простой.
Он довольно смеется. Но потом оговаривается:
— Все равно ты — первая встреченная мной женщина, которая не благоговеет перед деньгами.
— А чего перед ними благоговеть? — удивляюсь я. — Они все равно так или иначе уходят, их все время надо зарабатывать, чтобы свой капитал пополнять. Все равно я думаю, что деньги, даже самые большие, не дороже жизни.
— Вот видишь! Выходит, мне и поразить тебя нечем.
— А ты меня уже поразил, — просто говорю я. — Тем, что ты, несмотря на свои деньги, умеешь веселиться, вовсе не бросая их на ветер, как другие богачи. Что ты порядочный человек, хороший товарищ… Хорошо целуешься…
— Не продолжай! — говорит он каким-то осевшим голосом. Обнимает меня и начинает целовать так, что я забываю обо всем. Даже о своих неприятностях.
Глава двадцать девятая
Как мы оказываемся с Мишей в постели, я уже плохо помню. И больше не думаю ни о чем таком, что могло бы омрачить наши с ним нежные отношения.
Утром я просыпаюсь первой и потихоньку сползаю с кровати, стараясь не разбудить Михаила: пусть еще полчасика поспит.
— Уже уходишь? — спрашивает он сквозь сон.
Не удержавшись, я фыркаю: забыл, что он в моем доме.
— Ухожу, — соглашаюсь я. — Сначала в душ, а потом на кухню.
Он счастливо вздыхает и заворачивается в одеяло.
— А я еще пять минуток поваляюсь.
Душ я по привычке принимаю контрастный, хотя в какой-то момент мне не хочется лишаться этой упоительной расслабленности во всем теле.
Мое изображение в огромном зеркале подмигивает мне. Но потом в момент меняет веселую ухмылку на озабоченную.
— Радуешься? Между прочим, ночь прошла, а проблемы остались!
«Потом, — говорю я самой себе, — потом! Позволь вначале покормить моих мужчин, отправить их — кого в садик, кого на работу, а потом уже заниматься проблемами».
Сегодня у меня на завтрак блинчики со сметаной и смородиновым вареньем. В прошлом году я заморозила в холодильнике килограмма три черной смородины, а теперь достаю пакеты, пропускаю смородину через мясорубку и слегка провариваю с сахаром — отличное варенье на скорую руку посреди зимы.
Блинчики я тоже не пеку сама — в будние дни это довольно хлопотное занятие, потому я лишь в три- четыре раза складываю кусочки тонкого лаваша и обжариваю на сковороде. У меня уйма подобных рецептов на скорую руку, так что порой Катя, если у меня в очередной раз остается с ночевкой Дима, ревниво спрашивает:
— Что ты там за особо вкусные блинчики с вареньем готовишь по утрам? Это же надо часа на два раньше вставать.
