Я не решился кивнуть утвердительно.
— Видите ли, пятнадцать лет назад меня обуревали самые разные идеи-фикс. Я пребывал в уверенности, что время, как материальный процесс, поддается техническому воздействию. Подобно радиоактивному излучению или энергии рек. Тогда вы чуть было меня не убедили, так как, кроме идеи, у меня ничего не было. Возможно, вы будете рады услышать, что тогда я отказался от нее. Но фантазия, к счастью, осталась при мне. Ученый, лишенный фантазии, — это засохшее дерево.
Цатар сделал маленький глоток из своего стакана.
— Так вот, два года назад мне опять представился случай. Почти пять лет я руковожу исследованиями в институте нуклонотроники. Моя узкая область — тахионы. Наша задача заключается в том, чтобы обнаружить гипотетические частицы, несмотря на их сверхзвуковую скорость.
«Да, — подумалось мне. — Я всегда считал исследования в пограничных областях наук об экстремальных процессах пустой гратой времени и энергии. В конце концов, существовали гораздо более полезные сферы. Правда, несмотря на свой скептицизм, я должен был снять шляпу, когда было получено известие о том, что существование тахионов подтверждено исследованиями. Практического применения этот эксперимент не нашел, и с тех пор ничего нового о нем не было слышно. По-видимому, проблема все же осталась нерешенной».
Я спросил у Цатара его мнение.
Тот ответил уклончиво:
— И да, и нет, профессор. Мы исходили из того, что сверхбыстрые частицы могут быть использованы практически, например для передачи информации при космических полетах. Но неудачи преследовали нас, так как у частиц оказался более сложный характер, чем предполагалось теоретически. Согласно теории Нордфельда, они сохраняют способность жить только во временном промежутке менее сотой доли секунды. При этом изменяется информативное содержание частицы, или, иными словами, ее структура.
Его рассуждения, несмотря на мою предубежденность, заинтересовали меня.
— А какое все это имеет отношение к путешествию во времени?
— Так ведь они и двигались во времени.
На лице Цатара появилась высокомерная улыбка, которая, признаться, смутила меня.
— Сегодня нам опять удалось поймать тахионы. Для этого я использовал гравитационное полушарие, которое, если его строго отграничить, отражает частицы назад, препятствуя их улетучиванию или движению по произвольным траекториям. Оказалось, что тахионы постарели примерно лет на сто; мы провели анализ с помощью компьютера, так что ошибка исключена. А это означает, что частицы побывали в будущем.
Теперь его голос звучал торжествующе.
Я не возражал ему, хотя и знал, как легко ошибиться при столь сложных исследованиях. Когда, по возможности деликатнее, я все же изложил свои сомнения, Цатар едва сдержался.
— Время открытий переступит через вас, профессор, — не скрывая раздражения, заявил он. — То, что сегодня кажется вам сомнительным, завтра станет ясным, как дважды два, любому ребенку. Путешествие во времени возможно. До скорой встречи.
Он резко поднялся, оставив меня в одиночестве.
«Эта мне молодежь, — подумал я, — наберись она терпения, поняла бы, что мир состоит не только из ее желаний и субъективных представлений о нем».
Долго я ничего не слышал о Цатаре. Втайне я надеялся, что рано или поздно он объявится, но, видно, он забыл обо мне. И хотя я скептически относился ко всем его идеям, присущее старикам детское любопытство подвигло меня на особое внимание к информации, поступавшей из института нуклонотроники. Однако там ни слова не упоминалось об исследованиях Цатара.
И вот, когда я решил, что вся эта история, как и следовало ожидать, канула в Лету, в одно воскресное утро раздался сигнал видеофона. Я удивился, когда на экране появилось лицо Цатара.
Не сочтя нужным поздороваться, он строго произнес:
— Профессор О'Хара, помните ли вы наш спор? Не заглянете ли сегодня после обеда ко мне в институт? Ровно в семнадцать.
Я так разволновался, что лишь кивнул в ответ.
Моя психограмма была заложена в контрольный компьютер еще с давних времен, так что я беспрепятственно вошел в институт.
Цатар ожидал меня, явно нервничая и переминаясь с ноги на ногу.
Его рука оказалась удивительно горячей, на лбу выступили капельки пота.
Цатар провел меня в буфет. По воскресеньям институт был совершенно пуст.
Меня распирало от любопытства.
Ну как с путешествием во времени?
— Позвольте, я все изложу по порядку, и не перебивайте: у меня мало времени. Видите ли, я должен внести поправки в некоторые свои прежние положения. Кое-что в наших представлениях не соответствует действительности. Все гипотезы исходят из того, что когда-нибудь человек сможет свободно передвигаться в будущее и прошлое. Я тоже поверил в такую возможность. Но все это блеф, надувательство. — Он сделал пренебрежительную мину. — Фантазии Велла бессмысленны. Я пришел к заключению, что мысль о подобном путешествии основывается на коренном заблуждении, которого мы не ощущаем, потому что не понимаем природы времени. Время не поворачивает вспять.
Он сделал паузу.
И мы никогда не сможем путешествовать во времени.
Я кивнул.
— Одно из основополагающих свойств материи ее движение. Совсем другое — время, в котором мы существуем, так называемое четвертое измерение, без которого немыслима материя. Представьте себе, профессор, что наша жизнь запрограммирована так же, как, скажем, фильм. Она составлена из отдельных кадров, множества кадров. Что-то приводит их в движение — жизнь развивается, идет своим чередом. Если вам захочется посмотреть какой-либо кадр из прошлого или будущего, вы должны приостановить пленку. При этом движение кадров прекратится, движение станет неподвижностью. Ваша жизнь прекратила бы свое движение — вы были бы мертвы.
— Сравнения всегда хромают, Цатар, а ваше — в особенности, — не без иронии возразил я. Если уж мне вздумается путешествовать во времени, то я захочу видеть не отдельные картинки, а изменение и развитие, снова и снова. При этом фильм не останавливается, а идет дальше, и я живу.
— Это верно, просто я неточно выразил свою мысль.
Он опять поверг меня в замешательство.
— Я толкую не о вашей воображаемой жизни во времени, а о вашей реальной жизни теперь. Здесь, в нашем времени, вы могли бы остановить пленку и стать для нас мертвым, исчезнуть. Но там, конечно, ваш фильм пойдет дальше.
Я разозлился: какую невероятную чушь нес этот человек!
— Да, черт возьми, но это ведь все равно. Если я оттуда опять попаду в наше время, здесь тут же начнется движение.
Он опять тонко усмехнулся.
— Этого вы не сумели бы, профессор. Ведь в путешествие вы забираете всю свою энергию. Это разовый, неповторимый процесс. Должен сознаться, что и я не до конца постиг его природу. Ясно одно: если вы захотите из достигнутого вами чужого времени опять вернуться в старое, нормальное, окажется, что вся ваша энергия уже израсходована. В своем времени вы станете ничем, не будете существовать.
Тут я опять начал спорить с этим сумасшедшим, гак что у меня даже голова закружилась, и я в конце концов стал отстаивать его собственную гипотезу, тогда как он ее отрицал.
Потом я заметил что-то странное. Цатар зарябил у меня перед глазами, как-то замерцал. Наверно, я слишком переволновался.
Скажите, Цатар, тогда, месяца два назад, вы ведь утверждали, что ваши тахионы после компьютерной проверки постарели лет на сто. Кажется, это должно было послужить убедительным
