Последнее сражение года
Все пространство впереди нас укутывала утренняя дымка вперемешку с клубами порохового дыма — мутная грязно-белая пелена, то и дело резко сдуваемая с поверхности земли всполохами разрывов русских снарядов. Это плоское и казавшееся бесконечным пространство выглядело очень призрачно и неприветливо — этакая долина смерти, долина мертвых. Я стоял в пустом и сыром окопе вместе с моим новым санитаром Шепански и вслушивался в не слишком благозвучную музыку окружавшей нас войны — мучительную какофонию, издаваемую тысячами стальных глоток всех калибров.
Приказы нам отдавать было некому, в окопе мы были в тот момент только вдвоем. Осознавая всю меру своей ответственности в предстоящем бою, я испытывал вполне понятное волнение и, несмотря на то что было совсем не жарко, покрывался испариной. Воротник мундира непривычно сильно давил на горло, и я расстегнул его верхнюю пуговицу. Теперь я уже даже немного сожалел о том, что не поддался вчера, хотя бы чуть-чуть, вдруг охватившему меня приступу минутного малодушия, когда Нойхофф спросил меня, где бы я хотел устроить свой перевязочный пункт. После секундного колебания я, почти не задумываясь, ответил тогда: «На высоте 215». Высота 215 была главным объектом наступления нашего батальона и находилась уже по ту сторону от сильно укрепленных линий обороны красных. Я знал, что если следовать вплотную за головными отрядами и быть у них всегда под рукой во время прорыва обороны противника, то я смогу оказать раненым намного больше помощи, но ни сам Нойхофф, ни кто-либо еще не поинтересовались вчера моим мнением, и я выбрал остаться вместе с Нойхоффом и его штабом вплоть до завершения прорыва. Теперь же я очень надеялся на то, что сегодня мне еще представится возможность достойно проявить себя.
Мы с Шепански наблюдали из окопа, как ровно в 4.30 открыла огонь наша артиллерия, но оказались совершенно не готовы к тому, с каким неистовством откликнулись на наш обстрел русские орудия, — не готовы, хоть и ожидали этого. Завороженные грандиозностью происходящего, мы наблюдали, как залп за залпом над нашими головами в сторону вражеских позиций проносятся ракеты-постановщики дымовой завесы — наше новое оружие. Мы видели, как, разминировав и обозначив флажками тридцатиметровый в ширину проход через минное поле русских, возвращались, подобные призракам, наши саперы. Маленький Беккер — в новеньких лейтенантских погонах и поблескивавших петлицах — и Олиг выпрыгнули вместе со своими солдатами из окопов и ринулись в разминированный проход. Мы с Шепански замерли в своем окопе для того, чтобы через десять минут последовать за ними.
На востоке неторопливо пробивался тусклый свет наступающего дня. Он был как огромное серое чудовище, грозно и непреклонно подбирающееся к нашим позициям для того, чтобы поглотить нас. Мы вышли ему навстречу.
Однако лучше почувствовать себя мне удалось далеко не сразу же вслед за тем, как мы выбрались из нашего окопа. Согнувшись пополам, я побежал к проходу в минном поле. Шепански бежал следом. Где-то впереди громыхнул целый батарейный залп, и снаряды, как мне показалось, взревели прямо над нашими головами. Я инстинктивно бросился ничком на мокрую землю и изо всех сил вжался в какую-то небольшую ямку. Снаряды оглушительно разорвались всего метрах в пятидесяти справа, засыпав нас землей и ошметками дерна.
Поднимаемся и снова бежим вперед — до тех пор, пока не услышим следующий залп. Не оглядываясь, я отчетливо ощущал, как тяжело пыхтит, не отставая, сзади меня Шепански. Завидев не слишком глубокую, но вытянутую ложбину, немного укрытую разросшейся травой, мы, махнув рукой на никогда не лишние в бою предосторожности, рванули туда. Только скатившись внутрь, мы увидели, что ложбина эта представляет собой… огромную свалку трупов. Сотни русских переплелись в ней в самых неестественных позах, в которых застала их смерть. Это было не доведенное до конца — то есть не закопанное и даже ничем не прикрытое — массовое «захоронение» на ничейной земле русских солдат, погибших в ходе той их свирепой атаки на нас около месяца назад. Сотни и сотни ссохшихся мумифицировавших трупов в военной форме… Ужасающе иссохшие тела были даже на вид твердыми, как дерево, а когда я случайно споткнулся об одно из них, раздался жуткий и глухой отзвук, как от барабана. Как ни странно, запах разложения почти не ощущался.
Мы проворно взобрались на один из боковых взгорков ужасной ложбины и упали в тени каких-то густых кустов, чтобы отдышаться. Шепански тяжело рухнул рядом со мной. Я прополз еще немного вперед и вверх, чтобы осмотреться, осторожно выглянул наружу, и оттого, что предстало моему взору, спину мне мгновенно сковало леденящим холодом. Полускрытый листвой дерева, на его нижних ветвях, прямо и неподвижно, сидел, уставившись на меня, русский солдат. Я втянул голову в плечи, вцепился в свой пистолет и даже постарался не дышать. Но русский солдат, казалось, совершенно не видит меня.
И тут вдруг меня пронзила мысль! Этот русский был мертв — так же мертв, как и все его товарищи в мертвой ложбине за нашими спинами. Я подполз ближе. От глаз, выклеванных, по-видимому, птицами, остались одни зияющие чернотой глазницы, которыми он и «взирал» на нас. Иссушенные летним зноем, сморщенные и растрескавшиеся губы обнажили желто-коричневые зубы, осклабленные в жуткую зловещую ухмылку. Мумифицировавшая кожа обтянула кости черепа жестким пергаментом. Мы стояли как вкопанные и, позабыв на несколько мгновений об опасности, угрожавшей нашей собственной жизни, оцепенело взирали на восседавшую на дереве жуткую мумию, бывшую не так давно живым человеком. Теперь его тело было почти сплошь источено кишевшими личинками мух. Его винтовка с оптическим прицелом валялась тут же, у подножия дерева, а вся форма — изрешечена бесчисленными дырками от пуль. Должно быть, этого снайпера зацепила на его дереве шальная пулеметная очередь, а затем уже другие, вроде меня, сбитые с толку и напуганные естественностью его позы, нашпиговали уже безжизненное тело своими пулями.
С вершины взгорка мы смогли без труда разглядеть позиции русских, расположенные всего метрах в пятистах перед нами, за густой паутиной колючей проволоки. Используя для укрытия каждую ямку и кочку, к ним уже подбирались ползком наши солдаты. Стрелять им было пока не по кому, по ним тоже в тот момент никто не вел никакого огня, да и русская артиллерия на какое-то время вроде бы поутихла. Их снаряды лишь время от времени взрывались в паре сотен метров за нашими спинами, не причиняя нам ни малейшего вреда, тогда как наши орудия продолжали лупить по оборонительным позициям русских с неослабевающим упорством. Воспользовавшись временным затишьем во вражеском огне, мы стремглав сбежали по склону взгорка и присоединились к нашим пехотинцам, преодолев таким образом около двухсот пятидесяти метров пространства за один прием.
Внезапно весь мир превратился в один сплошной ураган огня, разом открытого друг по другу обеими сторонами. За пулеметным и винтовочным огнем немедленно послышалось уханье наших минометов, а практически одновременно с ним, но уже с удвоенной яростью загрохотала русская артиллерия. Мы попадали на землю и что было сил вжались в нее. Повсюду вокруг нас взрывались снаряды всех мыслимых калибров. Земля ходила под нами ходуном, и я вдруг ужаснулся еще больше от пришедшего вдруг осознания того, что мы находимся в самом центре одного из подготовленных русскими оборонительных секторов. Каждая русская пушка была прекрасно пристреляна по тому клочку земли, на котором мы сейчас лежали. Мы сами подарили красным целых два месяца для этой пристрелки и теперь угодили в собственную же, можно сказать, западню. Это был настоящий ад. В воздухе прямо над нашими головами проносились целые глыбы вывороченной взрывами земли, дерн, ветви деревьев, не говоря уже про осколки снарядов. От переполнявшего меня ужаса я буквально вжал лицо в мягкую пахучую землю.
В какое-то мгновение мне показалось, что огонь вроде бы немного поутих, и я осторожно приподнял голову, чтобы осмотреться. В пятнадцати метрах от себя я увидел Шепански, неистово пытавшегося закопаться как можно глубже в землю прямо голыми руками.
Затем огонь снова усилился. Взрывной волной от разорвавшегося совсем рядом снаряда меня приподняло в воздух и с силой швырнуло обратно. Повсюду вокруг землю вспарывали бесчисленные осколки. Я с силой зажал ладонями жутко разболевшиеся уши, затем протер ими глаза от забившей их грязи и отбросил назад волосы с мокрого от пота лба. Не совсем четко, как в тумане, я разглядел слева от себя, там, где несколько секунд назад был Шепански, только что образовавшуюся воронку… Но самого Шепански там не было!
— Шепански! — крикнул я… и снова, во всю мощь своих легких: — Шепански!
Но мой голос утонул в новом урагане снарядных разрывов.
