должно быть что-то порочное и неприличное. Ведь было? Вспоминайте! Переройте все их ранние работы! Переверните все вверх дном, но найдите что-нибудь скандальное! Мне нужно, чтобы пресса выла от ярости!
В кабинете воцарилась тишина.
– Может, взять тот кусочек, где дети подсматривают за мамой в туалете? – предложил Горский.
– Продан! – зло буркнул Дольф.
– А летчики с фотоаппаратом?
– Не то.
– Фрагмент с тонущей подлодкой и Посейдоном?
– Продано!
– Японскую Снегурочку?
– Послушайте! – воскликнул Виктор. – А где ранний фрагмент с Красной площадью? Помните? Мы же его так никогда и не показывали.
Дольф болезненно поморщился, Зиновий запнулся на полуслове, и только Горский как ни в чем не бывало ответил:
– Он у нас в галерее. Если честно, мне он тоже очень нравится: думаю, это их лучшая работа…
– Едем. Нужно посмотреть.
</emphasis
Когда рабочие внесли в галерею шесть холстов и расставили вдоль стенки, ЧТО принялся размышлять вслух:
– Н-да, я даже забыл, как они выглядят, впрочем, времени на маневр уже не остается, да и выбирать особо не из чего. Хорошо, хоть это нашлось. Подойдет. В общем и целом – современно и глубоко асоциально, можно сказать, даже гадко. Добавьте справа и слева еще по два холста какой-нибудь лирики и срочно везите в Манеж.
Дольф только руками всплеснул:
– Но как! А каталог? Виктор, у нас через три часа открытие!
Памятуя нерушимое обещание, данное Сидичу, Виктор равнодушно посмотрел на близкого к обмороку друга.
– Плевать на каталог.
– К чему все это? – продолжал ныть раздосадованный Дольф. – Нас же освищут. Это самоубийство.
– Если боишься скандала, можешь остаться дома. Близнецам нужно закрепить взятую планку, а заявленный тобой «Демон» – приличная, скорее даже гламурная и абсолютно неконфликтная живопись, интересная лишь твоим безликим коллекционерам как модное вложение лишних денег. Не будет у нас с «Демоном» ни общественного, ни художественного внимания, слишком понятно, слишком правильно, а в современном искусстве так нельзя. Пусть поругают, плевать, что про нас скажут и напишут, пусть орут что хотят, нам только этого и надо, а чтобы подхлестнуть еще больший ажиотаж, мы на половину этих холстов еще и навесим красные точки «Продано»!
– Правильно, – восторженно подхватил Зиновий, – не нужно стремиться нравиться, нужно конфликтовать!
Дольф попытался уничтожить обычно трусливого Зиновия презрительным взглядом, но тот разбушевался:
– А почему только Близнецы? У Голенкова готово новое чучело «Отец Павла Морозова убивает сына вилами», очень натуралистическое, с волосами и силиконовой кровью!
Услышав слово «кровь», все присутствующие на минуту замолчали.
– Да, – с еле заметной улыбкой согласился ЧТО, – кровь всегда обращает на себя внимание. Это краска, которой можно сделать действительно бессмертное произведение.
8
Оглохшая от стука собственного сердца Соня бесшумной тенью пронеслась по жирной от хозяйственных нечистот вонючей лестнице и, перепрыгивая сразу через несколько ступеней, спустилась на первый этаж. Вот и он, знакомый с детства двор-колодец. За спиной хлопнула дверь. Взбудораженные грохотом, врассыпную кинулись помоечные коты. Соня задрала голову и настороженно прислушалась – на шестом этаже в открытых окнах квартиры матери тишина. Выждав еще минуту, пока Перро помечал крыло старого «опеля», она закинула холщовую сумку за спину и решительно направилась в пылающую светом уличную арку. День разом навалился на нее – жаркий, по-настоящему летний.
Соня осмотрелась и сказала себе:
– День будет хорошим…
Прямо над ее головой по зажатой между домами голубой реке неба лениво проплывали белые облачные кораблики. Невдалеке мирно зеленел сквер, сонный ветерок покачивал ветки лип, пешеходы смеялись, щурились и подставляли солнцу свои бледные щеки. Хорошо! Даже лучше, чем хорошо, – красота! И действительно – ее собственное душевное расстройство как-то сразу померкло. Страх и смятение в такой идиллии вообще неуместны. Когда все вокруг настолько прекрасно, легко верится, что беды кончились, даже пресловутая питерская депрессия отступает, на душе легчает, и к сердцу приливают чувства живые, добрые, жизнеутверждающие. Соня тотчас испытала прилив необыкновенного оптимизма и бодро зашагала по улице. Забавная теперь у нее жизнь! Тимур догоняет, а она удирает. Любовная драма со спортивной составляющей. Неожиданно для себя самой она остановилась и выругалась:
– Да пошел он! Я не бегу, я свободна! Теперь я от него свободна! Я от всего свободна, и мне не нужно больше того, что называют платой за такое странное, ни на что не похожее, счастье «быть вдвоем». И какая же все-таки это глупая теория, что нужно за него платить! А ведь платила, все эти годы платила: слезами, нервами, унижениями, да так, что, добившись его, в конце концов уже перестала что-либо чувствовать. Хватит! Наверное, стоит теперь попробовать быть одной, тем более что это не так уж и страшно. Солнце по-прежнему взойдет, сквер будет зеленеть, и ничто в этом мире не дрогнет, если художница Соня Штейн останется одна. Нет, конечно, физически «быть одной не так и удобно, но чувства! Боже мой, как много ужасного таит в себе жизнь с мужчиной! Хорошо, если он умен и красив, как Тимур, а если жаден, глуп, хамло, нечист бельем? Ну нет, это, конечно, слишком черный портрет, но и Тимур, если призадуматься, удивительная скотина.
Разом в памяти всплыли все его мерзкие привычки – покрытые пыльным пухом разбросанные везде носки, окурки во всех ее любимых чашках, ненасытная пьяная похоть и, гаже всего, поистине скотская манера стричь ногти, после чего складывать их в горсть и разглядывать черные от грязи роговые пружинки. Бр-р-р!
Идя по улице и разговаривая сама с собой, Соня поймала себя на мысли, что ни минуты не может не думать о нем. Выходило что-то очень непонятное, вроде глупых театральных страданий: он со мной, но я без него. Пришлось в сотый раз себе признаться, что Тимур настолько въелся в сердце и овладел всеми мыслями, что, будучи даже на расстоянии, заставлял трепетать душу и думать о себе. От этого нужно срочно избавиться. Но как?
– Знаю! – Соня решительно тряхнула головой.
Да, теперь у нее есть утешитель! Вот чем она вытравит его из своего нутра.
– Искусство!
– О, да!!!
Соня мечтательно улыбнулась, и ноги сами понесли ее быстрее.
На Адмиралтейском проспекте она встретила компанию приятелей, потом еще кое-кого из знакомых художников и постепенно оказалась в плотной толпе, скопившейся перед входом в Конногвардейский Манеж. На фасаде здания красовался гигантский плакат «Арт-Манеж. Ежегодная ярмарка искусства», а под плакатом, пристально глядя в толпу стеклянными глазами, стояли несколько телекамер. Соня впервые попала на такую представительную выставку в качестве выставляемого художника. Смущенно оглядываясь, она стала пробираться в плотной толчее перед входом и раскланиваться со знакомыми. Сердце волнительно застучало, и в ноги холодным ветерком предательски прокралась трусливая дрожь. Еще когда шла к Манежу, думала, что сумеет выделиться, воображала, что ее инсталляцию заметят, станут обсуждать, а как пришла, поняла, что пропала. Ей не пробиться.
У металлического турникета Соню остановили:
