уже без комментариев набросилась на следующую работу и принялась крушить с таким остервенением, что свидетели побоища оцепенели.
Когда до места разгрома добрались милиционер и черные костюмы, перформанс был в самом разгаре. Размахивая рациями, охрана попыталась приблизиться к художнице, но огромная псина с диким рыком кидалась на всех, не подпуская никого к своей хозяйке, а та, размазывая по заплаканному лицу кровь, рубила топором то, что еще минуту назад было ее картинами.
Следом за милицией рядом с Соней появился запыхавшийся Артемон. Быстро оценив масштаб акции и количество журналистов, он почернел от злости и, бесстрашно приблизившись к Соне, громко прокомментировал ее действия:
– Хватит придуриваться!
– Пошел прочь! Пес! – рыдая, проголосила голая художница.
Перекрывая грохот, крики, улюлюканье и хохот, перепуганный милиционер что есть мочи засвистел в свисток и достал табельный пистолет. Охрана стала осторожно подступать к разъяренной собаке, но тут перед ней вырос Тимур. Милиционер махнул пистолетом, и охранники навалились на художника, стали крутить руки. На помощь Тимуру бросились несколько его бывших друзей и многочисленные студенты «Картонки». Возникла всеобщая свалка. Пока охранники, расталкивая художников, надевали на Тимура «браслеты», молодежи удалось отбить девушку. Рыдающую художницу завернули в оберточную бумагу и, прикрывая от назойливых журналистов, поспешно увели. Следом за охранниками, потащившими связанного Тимура и еще пару задержанных буянов, к выходу проследовал подавленный Дольф. Однако совершенно неожиданно за арестованных вступился ЧТО. Виктор Андреевич шепнул пару слов начальнику охраны, тот пожал плечами, кивнул костюмам, и бузотеров тут же отпустили.
Когда сотрудники охраны удалились, шум побоища сменил нарастающий, как цунами, шквал восторженных зрительских аплодисментов.
Тимур вновь бросился за Соней, но ее и след простыл. Он заметался по Манежу, врывался в женские туалеты, как полоумный бегал из угла в угол и смог настигнуть ее только случайно, на лестнице. Одетая в незнакомые вещи, с засохшей кровью на щеке, растрепанная и зареванная, она показалась ему жалкой и несчастной. Ее руки были холодны как лед.
Тимур попытался заглянуть ей в глаза, но они были пусты. Амуров пришел в ужас. Все, что произошло с ним сегодня, напугало его до такой степени, что теперь он боялся даже самого себя, боялся разглядывавших их людей, боялся Перро, у которого на загривке шерсть стояла дыбом, и больше всего он боялся, что его Соня уже никогда не станет прежней. Все изменилось в одночасье. Он держал ее холодные пальцы в своей ладони и, понурившись, ждал. Но Соня молчала.
– Я ищу тебя уже третий день. Прости меня!.. – с трудом выдавил он из себя.
– Теперь уже поздно, – равнодушно прошептала Соня.
– Дрянь! – послышался за спиной у Тимура голос Дольфа. – Мы заплатили за стенд пятнашку, а ты перерубила картины и, на потеху чернушникам, устроила скандал. Ты опозорила нас перед всеми, выставила посмешищами. Маленькая неблагодарная дрянь! Никогда, слышишь, никогда ты не появишься ни на одной выставке «Свиньи», и не только «Свиньи» – ты не появишься нигде!
Соня не стала дослушивать, резко рванув Перро за ошейник, она понеслась с собакой по лестнице и в один миг выбежала на улицу.
– Твое имя исчезнет отовсюду! Я тебе обещаю! Ты кончишь, как все эти художники-бородачи, на помойке! – кричал ей вдогонку красный от бешенства Дольф. – Бездарность!..
Тимур задрожал от ярости, но не стал тратить время на разбирательство. Сбежав по лестнице, он рванул дверь, выскочил на залитую ярким солнцем улицу и успел увидеть, как Соня усаживается в поджидавшую ее машину. Хлопнула дверца, Тимур припустил догонять, но машина уже тронулась, его обдало бензиновой гарью, и в заднем стекле качнулась широченная морда Перро.
– Со-оняяяяяя!!!!
– Потрясающе! И очень свежо! – восторженно делились впечатлениями люди, столпившиеся вокруг заваленной обломками и битым стеклом кровати.
– Да уж, необыкновенно!
– Виктор Андреевич, – заискивающе ликовал какой-то коллекционер. – Ваши художники всегда удивляют! Такой смысловой резонанс…
– Ваша девочка – это нечто!
– А я, признаться, поначалу даже оробел, не поверил, что такое возможно…
– Прекрасно.
– Да уж…
– А как ее фамилия?
– Штейн?
– Зиновий, говорят, это ваша ученица?
Горский, Тропинин и Гейман стояли в кругу улыбающихся свидетелей события и принимали поздравления. Как только перформанс закончился, большая часть обычных зрителей разошлась по выставке, но возле груды обломков остались искусствоведы, критики и кураторы. Все те, кому посчастливилось стать свидетелем акции, теперь энергично обменивались мнениями. Общее впечатление узкого круга ценителей было близко к восторгу и склонялось к тому, что акция, безусловно, удалась. На лице Зиновия плавала неуверенная, но в то же время счастливая улыбка, он сам не ожидал такой удачи. Горский, напротив, солидно комментировал произошедшее, напирал на скрытый символизм и социокультурное значение и, не отрицая своего кураторского участия, давал развернутые комментарии. Лишь один ЧТО был внешне безучастен и, думая о чем-то своем, вполуха выслушивал различные впечатления.
– Это напомнило мне акцию, виденную мною на острове Борнхольм в прошлом году, – интригующим шепотом сообщила обществу куратор Вера Акула. – Тогда одна швейцарка обмоталась холстиной своей картины, и все желающие бросали в нее пакеты с краской.
– Ну, нет ничего общего, – воспротивился кто-то еще. – Там была скука, а здесь огонь, мороз по коже, какой-то танец с саблями.
– Вот именно, танец с саблями!
– Чистая энергия…
– Да, да, все очень правдиво. Особенно удалась настоящая кровь.
Виктор, наблюдавший за обменом мнений, неожиданно просиял лицом.
– Вот именно – чистая энергия! – воскликнул он. – Как вы правильно заметили! Это была чистая, искусственно вызванная энергия, пролившая кровь художника и преобразовавшая ее в самостоятельный акт искусства.
Ученое общество тут же развернулось к нему и приготовилось слушать, а Виктор вдохновенно развил начатую мысль:
– Дело в том, что мы уже давно ведем эти опыты: подбираем новую формацию художников, свободных и непредсказуемых, с полным упразднением для них старых теорий, готовых плыть против течения, готовых даже к разрушению. Это трудный процесс, и значимый результат пока не удавался. Сами видите, подобное творчество сложно мерить привычными категориями. Как художником, так и объектом может выступить кто и что угодно, и носитель сигнала может быть ничтожно мал, но высвобождаемая при этих опытах энергия настолько велика, что она потрясает тысячи людей. Вспомните дуэли, корриду, бои без правил. Таков был наш план. Сами знаете, художники, несмотря на свои странности, все же люди, и поэтому многие соискатели оказались к такому не готовы. Ведь нужно подняться над собой, научиться существовать без картин, отречься от всего сделанного и, если надо, отказаться от себя самого, по сути умереть, и пойти на смерть добровольно, а это по силам далеко не каждому. Остается расчет, но расчет, как и любой трюк, почти всегда заметен. Казалось бы, тупик? Но нам помог случай. Вот, например, сегодня мистерия удалась. Возникла чистая энергия, и заметьте – лишь благодаря случайному недоразумению и бешеной эмоциональности художника. Уверяю вас, вы видели не постановочный спектакль, нет, хотя формально план для акции был создан. Все решили импровизация и сила личности.
– Интересный, но не новый метод, Виктор, – перебил его седой искусствовед Лапин. – С разрушительной трансформацией в искусстве уже экспериментировали американцы Райнд и Сибовски. Вы должны помнить. В семидесятых годах все художники бросили вызов обществу, а эти вообще сожгли свои картины, чтобы на
