заросший седоватой щетиной подбородок и малодушно подумывать о теплой водке.
Было от чего прийти в замешательство. Разгром Артемона в «Ботанике», а иначе подобную катастрофу никак и не назовешь, прилюдная порка Дольфа и, напоследок, категорическая директива вернуть сбежавшую художницу – все это самым странным образом подействовало на приглашенных лиц, сбило эйфорию праздника и совершенно парализовало инициативу сотрудников. Мелкие галерейные сошки, видевшие владельца фонда раз в году, референты, бухгалтерия, критикессы и красотки из пиар-отдела покидали ресторан тихо как мыши. Все были подавлены, и всем было ясно – Тропинин жутко гневается на руководство галереи и, что самое печальное, само руководство никак не контролирует ситуацию.
И действительно, старожилы «Свиньи»: искусствовед Белов, Гейман да и сам Горский были настолько потрясены услышанным, что даже не попытались вступиться за молодого художника. Они просто бросили Артемона на съедение, и ЧТО вонзил в него свои страшные зубы. То ли из злорадства, то ли из личного страха, но никто из них не пришел на помощь и к Дольфу. Чем закончился его приватный разговор с Тропининым о новом проекте, можно было только гадать, однако, как только все покинули ресторан, ЧТО позвонил Горскому и обратился с неожиданной просьбой:
– Андрей Андреевич! Разыщи, пожалуйста, Амурова.
– Что, прямо сейчас? – удивился Горский.
– Да, срочно, и обязательно сообщи ему, во сколько завтра привезешь Соню.
– Я – привезу Соню? – еще больше удивился Горский. – А где же я ее возьму?
– Я уже все выяснил. Она в гостях у Пепла. У него в Павловске какой-то дворец, подробностей не знаю. Свяжись с Микимаусом, он везет туда завтра американцев на поклон.
– А для чего Тимуру все знать? – удивился Горский.
– Они поругались с Соней. Вот мы их и помирим. Есть у меня план, – как бы раздумывая над чем-то, неспешно произнес Тропинин. – Потяни его легонько в нашу сторону. Расскажи в общих чертах про новый проект, одним словом, приласкай, чтобы он убрал колючки! Договорись с ним.
«Чего он от Амурова хочет?» Именно эта мысль серьезно заботила сейчас многоопытного Андрея Андреевича, не без оснований слывшего среди научных коллег великим умницей и дипломатом. Окончательно взвесив свои самые важные догадки, Горский уже было вознамерился подвести итог, но тут принесли фирменное блюдо. На огромной квадратной тарелке черного цвета в кровавом пятне кетчупа уныло лежали две обугленные колбаски, рядом с которыми возвышалась гора вялой зелени. Пораженный этой псевдохудожественной кулинарией, Горский придирчиво оглядел общую композицию и строго спросил у официантки:
– А вилы где?
Девушка сделала удивленное лицо.
– Ну, вилы, которыми я буду ворошить этот стог сена, – мрачно развил свою мысль голодный куратор.
Официантка залилась смехом и принесла завернутые в салфетку приборы. Так ничего и не поевший на злосчастном ужине в «Ботанике», Горский жадно проглотил принесенную снедь, выпил сок и, немного подкрепившись, спокойно решил: «Разберемся. Главное – замкнуть все на себе. Дольфу, похоже, конец».
Когда, размышляя над неожиданно открывшейся перед ним сладкой перспективой, он с наслаждением закурил сигарету, потайная дверка открылась и в задымленный мрак кафе вошел Амуров.
Оглядевшись, Тимур уверенно промаршировал к столику Горского, здороваясь по пути с друзьями и пожимая протянутые к нему руки.
– Здравствуйте, – с энергичным вызовом поприветствовал он Горского, усаживаясь рядом.
– Здравствуй, Тимур! Прости, что вытащил тебя из дома в такой час, но у нас события развиваются таким образом…
Не дослушав, Тимур резко поднялся, направился к барной стойке и потребовал водки. Совершенно не ожидавший такой неучтивой выходки Горский прервался на полуслове, но когда Амуров вернулся, сделал выразительный жест официантке – та мигом притащила ему такую же рюмку «Синопской». Художник и куратор молча выпили, закурили и заказали еще по одной.
– Я потому так срочно попросил о встрече, – крякнув от мерзкого вкуса беленькой, доверительно сообщил Горский, – что мне необходимо сегодня же уяснить для себя некоторые вещи.
– Где Соня, я не знаю! – раздраженно буркнул Тимур.
– Понимаю. Но я вовсе не по этому поводу… – изображая на лице удивление, заверил Горский.
– А для чего же еще я вам понадобился?
– Сейчас объясню, – попыхивая сигаретным дымком, пообещал Андрей Андреевич. – Кстати насчет Сони. У тебя телевизор есть?
– А при чем здесь телевизор? – насторожился Тимур. – Вы еще кровать не вернули.
– Сегодня в два ночи по «Культуре» повтор репортажа про «Арт-Манеж», в том числе и интервью со мной, – похвастался Горский. – Посмотри, почерпнешь массу полезной информации…
– Почему вы так уверены?
– В чем именно?
– Да во всем этом! – презрительно воскликнул Тимур. – Ваша галерея, ваши репортажи, которые вы же и снимаете, все эти ваши зомбированные художники, этот ваш счастливый мир избранных и востребованных. Почему вы думаете, что мне будет интересно? Я не рисую, не выставляюсь и не бегу с вами в одной упряжке. К чему эта ваша забота о моей более чем скромной особе? Не понимаю. Вы что, пригласили меня, чтобы рассказать про свою передачу?
– Тебе не идет такое ерничанье, – с укоризной пожурил его Горский. – Мы знакомы уже пятнадцать лет, и я всегда считал тебя не только талантливым художником, но и своим личным другом. Что с тобой, Тимур? Чего ты так напряжен? Я просто хотел пообщаться.
– Вот как! Пообщаться? В двенадцать ночи? Скажите прямо, чего вам надо? Вы уже задурили голову моей девушке, в результате чего она ушла из дому и, вероятно, сошла с ума.
– Сошла с ума? – насмешливо воскликнул Горский. – Почему ты так решил? А если и сошла, при чем тут я?
– Ну как же? Ведь это после ваших курсов в нее вселился этот бес современного искусства. Наверняка именно вы и подучили ее бегать голой по Манежу. Воображаю себе, как проходило обучение! Не отпирайтесь, она бы сама никогда до такого не додумалась. Вы всех используете как пешек, а ваша школа просто калечит молодых людей, заставляя их участвовать в таких сумасшедших проектах.
– Очень захватывающее выступление, – с саркастической улыбкой перебил его Горский. – В целом совершенно правильное, за исключением тех мест, где ты намеренно смещаешь акценты и драматизируешь, превращая минимальную теоретическую подготовку в некую злокозненную интригу.
– Да так и есть! – запальчиво воскликнул Тимур. – Вы же там делаете роботов, выстругиваете им головы из бревен, а руки вставляете в жопу!
– Нет, это совершенно не так! И потом, прости, пожалуйста, к чему такая грубость? Разве я тебя чем-то обидел? Сотрудничество художников и нашей школы взаимовыгодно. Обычный союз творческих сил с научными знаниями – и ничего больше. Движущая сила художественной эволюции всегда опирается на предшествующий опыт, его попросту нужно знать.
– Андрей Андреевич, – устало прервал его Тимур, – основная проблема всех искусствоведов и кураторов – хронический словесный понос от плохопереваренной научной информации. Я не люблю заумные фразы, мне бы что-нибудь попроще.
– Можно и попроще, – спокойно согласился Горский. – Ты глубоко заблуждаешься насчет «Art-On». У нас учебное заведение, и мы действительно готовим своих слушателей по особой программе, но мы учим молодежь искусству, а не калечим души, как ты утверждаешь. А Соня твоя вовсе не сошла с ума, с чего ты взял? Она жива-здорова, и, более того, мне кажется, что ее ум сейчас как никогда светел. Еще вчера она была молодой и никому не известной художницей, а уже сегодня она на обложках всех изданий и перед ней открываются грандиозные возможности.
– Какие еще возможности? – начиная злиться, воскликнул Тимур. – На моих глазах Анапольский орал ей в лицо, что ноги ее больше не будет в галерее. Он наговорил такого, что я чуть не убил его.
– Это не так! – беспечно улыбнувшись, махнул рукой Горский.
