Она всегда стояла на той полке, с тех пор как я пришла сюда работать. — Домработница указала на настенную полку возле плиты. Для рецепта требовалось по полчашки муки и меда, три яйца и разнообразные специи.
— «На нашем лавандовом меде», — прочитала я снова. — Что это значит, миссис Макги?
Миссис Макгаррит включила воду, и когда она ее выключила, я повторила свой вопрос.
— Ну, это мед, который делают пчелы, пьющие нектар из цветков лаванды, — сказала она, не поворачиваясь от раковины. — Знаешь те большие заросли лаванды у забора?
Я знала. Точно такие же цветы украшали обои в комнате наверху, где когда-то жили мои родители.
— Как делают мед? — спросила я. Миссис Макгаррит начала преувеличенно громко плескать посудой в мыльной воде, и я поняла, что она не знает ответа.
— Тебе лучше спросить у папы, Ари, — сказала она наконец.
Вернувшись в библиотеку, я вынула маленький блокнотик на пружинке, который всегда носила с собой, и добавила слово «мёд» в список вопросов, подготовленный к послеполуденным занятиям.
Каждый день в час пополудни отец поднимался из подвала. По утрам он работал у себя в лаборатории. Его компания «Серадрон» занималась биомедицинскими исследованиями.
Он занимался со мной в библиотеке с часу до пяти, с двумя перерывами в процессе: один на йогу и медитацию, один — на перекусить. Иногда, если позволяла погода, я гуляла в саду и играла с Мармеладкой, соседской рыжей полосатой кошкой, которая любила нежиться на солнышке возле лавандовой полянки. Затем я возвращалась в дом и присоединялась к отцу в библиотеке, где он читал свои научные и литературные журналы, он питал необычное пристрастие к литературным исследованиям XIX века, особенно касающимся Натаниэля Готорна[2] и Эдгара Аллана По. Я могла читать любые книги из нашей библиотеки, но выбирала в основном волшебные сказки.
В пять мы переходили в гостиную. Он садился в темно-зеленое кожаное кресло, а я усаживалась на обитую темно-красным бархатом скамеечку для ног, которая идеально подходила мне по росту. Иногда он просил меня открыть конверт, говорил, что ему трудно открывать вещи. За спинами у нас располагался камин, которым, насколько я знаю, никогда не пользовались. В очаге стоял стеклянный экран с вделанными в него бабочками. Я потягивала рисовое молоко, а он пил красный коктейль, который назывался «пикардо». Отец не давал мне его попробовать, говоря: «Ты еще маленькая». По-моему, в те времена я всегда была «еще маленькая».
Здесь я хочу описать папу: высокий мужчина, метр девяносто, с широкими плечами и узкой талией, мускулистыми руками и красивыми ногами (только много позже я поняла, насколько красивыми, увидев, как уродливы ноги у большинства людей). Прямые черные брови и спокойные темно-зеленые глаза, бледная кожа, длинный прямой нос, тонкие губы: верхняя изогнута наподобие лука, а уголки нижней опущены. Атласно-черные волосы чуть завивались надо лбом. Даже в детстве я инстинктивно понимала, что отец необычайно хорош собой. Он двигался, как танцор, легко и плавно. Его шаги невозможно было услышать, но его присутствие ощущалось с того момента, когда он входил в комнату. Мне казалось, что, даже если я ослепну и оглохну, я все равно буду чувствовать, что он здесь, самый воздух вокруг него ощутимо мерцал.
— Как делают мед? — спросила я в тот вечер.
Его глаза округлились.
— Все начинается с пчел, — сказал он.
И последовательно изложил весь процесс, начиная с нектара и кончая выборкой сот.
— Рабочие пчелы — стерильные самки, — учил он. — Самцы в основном бесполезны. Их единственная функция — спариваться с царицей. Они живут несколько месяцев, а потом умирают.
Отец с трудом выговаривал слово «умирают», как будто оно принадлежало какому-то незнакомому языку. Потом он описывал, как пчелы танцуют, когда возвращаются в улей, рисуя руками петли и волны, и в его устах все выглядело слишком красиво, чтобы быть настоящим.
Перейдя к рассказу о пчеловодах, он отошел к полкам и вернулся с томом энциклопедии. Папа показал мне изображение человека в широкополой шляпе и закрытым сеткой лицом, который держал в руках устройство с носиком для окуривания ульев.
Теперь у меня был образ матери: женщина в толстых перчатках, закутанная в длинную вуаль. Но я не стала говорить об этом папе или спрашивать его про «наш лавандовый мед». Он никогда не отвечал на вопросы о маме. Обычно он менял тему. Однажды сказал, что такие вопросы его расстраивают.
Я представляла, каков на вкус лавандовый мед. Единственный мед, который мне довелось попробовать, был из клевера, согласно этикетке на банке, и вызывал в воображении зеленый аромат летних лугов. Лавандовый, как мне представлялось, должен был обладать более крепким, острым цветочным вкусом, с едва заметным оттенком дыма. Он был бы фиолетово-голубым на вкус — цвета сумеречного неба.
В папином мире время значения не имело. Не думаю, чтоб он хоть раз взглянул на напольные часы в библиотеке. Однако соблюдал четкое расписание — в основном, подозреваю, ради меня. Каждый вечер в шесть он сидел со мной, пока я ужинала тем, что миссис Макги (мне надоело писать имя полностью, к тому же я так ее и называла) всегда оставляла в подогретой духовке: макароны с сыром, или запеканку из соевого творога, или вегетарианское чили. Все эти блюда оказывались полусырыми снизу и подгорелыми сверху, «легкими» и «здоровыми». После ужина отец купал меня.
Когда мне исполнилось семь, он предоставил мне мыться самостоятельно. Папа спросил меня, хочу ли я, уже большая девочка, чтобы он по-прежнему читал мне перед сном, и я, разумеется, ответила утвердительно. Голос у него был бархатный. Когда мне было шесть, он читал мне Плутарха и Платона, но Деннис, должно быть, что-то ему сказал, потому что после этого он читал «Черного красавчика» и «Хейди» и «Принцессу и гоблина».
Я как-то спросила отца, почему он не ужинает вместе со мной, и он ответил, что предпочитает есть внизу и попозже. В подвале находилась вторая кухня (я называла ее ночной кухней), а также две огромные печи, лаборатория, где работали отец с Деннисом, и три спальни, изначально предназначенные для слуг. Я редко спускалась в подвал, прямого запрета ходить туда не было, но иногда дверь из верхней кухни в подвал оказывалась заперта, а даже если и нет, я знала, что мое присутствие там нежелательно. В любом случае мне не нравились запахи: вонь химикатов из лаборатории, отдающий тухлятиной дух стряпни из ночной кухни, смешанный с жаром горячего металла из печей. Да, я предпочитала запах крахмала. Подвалом правила кухарка и универсальная помощница отца отвратительная Мэри Эллис Рут, которая всегда смотрела на меня с неприкрытой враждебностью.
— Тебе понравилось?
Миссис Макги топталась возле стола с завтраком, теребя в руках посудное полотенце. Лицо у нее лоснилось, очки не мешало бы протереть, но клетчатый зелено-красный фартук, завязанный на талии, был наглажен и спадал вниз хрустящими складками.
Она спрашивала про медовый торт.
— Очень вкусно, — ответила я и почти не соврала.
Торт, ломтик которого я съела на десерт накануне вечером, отличался чудесной плотной сдобностью. Будь он пропечен чуть меньше и будь форма намазана маслом чуть щедрее, он и вправду мог получиться восхитительным.
— Если бы я пекла его дома, я бы использовала топленое сало, — сказала она, — но твой отец такой строгий вегетарианец.
Секундой позже Мэри Эллис Руте грохотом распахнула дверь из подвала и ворвалась в кухню.
— Что вы сказали курьерской службе? — обратилась она к миссис Макги.
Голос ее звучал хрипло и низко.
Мы с миссис Макги непонимающе уставились на нее. Не в ее обычаях было появляться наверху, да еще в столь ранний час. Сальные черные волосы топорщились от статического электричества, глаза метали молнии, однако она не встречалась взглядом ни с кем из нас. На подбородке у нее из выпуклой бородавки
